Люди и монстры
Шрифт:
Ледяной взгляд Мугура встретился с ее — и она поверила. Мгновенно и без сомнений.
— Хоро…шо… Я… я… напишу… — прошевелила девочка непослушными губами, чувствуя, что пол уходит у нее из-под ног, перед глазами всё плывет, в ушах звенит, а голова кружится пустотой и холодом отчаяния. — Но они захотят меня видеть…
— Они тебя увидят, — усмехнулся Мугур. — У меня есть очень похожая на тебя служанка, хотя среди ночи с расстояния почти в сотню клозов одну юбку и так не отличить от другой. Правда, придется их для этого разбудить… Ну да что-нибудь придумаю. Еще вопросы есть?
Белка обреченно повела головой.
— Нет. Но как только меня отпустят… я убью себя… и
— Его и себя, ты хотела сказать? — уточнил граф и пренебрежительно хмыкнул: — Это тебе сейчас так кажется. Но до свадьбы у тебя будет время передумать.
— Свадьбы?.. свадьбы?.. — только сейчас это слово дошло до сознания Эмирабель, и в душе ее вспыхнула надежда. — Но Дети Радетеля не будут сочетать, если я…
— У нас нет Детей Радетеля. Все обряды в замке и на сотню дистантов вокруг, как граф, совершаю я. И советую тебе свыкнуться с новым положением. Волки не выпускают того, что попало им в зубы, — са Флуэр надменно кивнул на герб между окнами: на геральдическом щите изгибался, как запятая, ветер, каким обычно его изображали художники и картографы — но с головой и передними лапами волка. — Добро пожаловать в новую семью, доамна Эмирабель.
* * *
Белка открыла глаза, но ничего не изменилось: непроглядный мрак как окружал ее в мире забытья, так остался и после пробуждения. «Ослепла!» — руки девочки метнулись к глазам, принялись тереть их изо всех сил, но не было ни боли, ни света. Боль появилась чуть позже, а вместе с ней, как бочка ледяной воды на голову, обрушились воспоминания. Визит графа с сыном, избитый Лунга, записка под диктовку — и попытка побега, когда ее, присмиревшую и покорную с виду, вывели в коридор. Она успела закричать и пробежать несколько шагов, прежде чем кто-то из волков догнал ее и схватил. Она вывернулась, не переставая кричать, граф попытался закрыть ей рот, она укусила его за руку, он ее отшвырнул… и она покатилась с лестницы — прямо во тьму.
Тьма.
З
а
мок.
Какой-нибудь подвал или погреб…
Для погребения.
Белка поежилась, впервые ощущая, как подземные холод и сырость, точно очнувшиеся при ее пробуждении, стали выползать из камней и просачиваться под одежду.
Внезапно она увидела себя куклой, марионеткой на ниточках-лучиках, которые давали ей силу и желание жить, разгоняя тьму, пришедшую после смерти отца и деда. Ниточка-Лунга, ниточка-Фалько, ниточка-Найз, ниточка-Рэйтада, ниточка-алхимия, совсем тонкая, непривычная еще ниточка-магия… и вдруг мелькнуло полотно косы. Вжик! Вжик! Вжик!.. — и обрубленные нити гасли одна за другой, лишая куклу движения — и жизни. Кончилось всё. Караван ушел. Фалько с Найзом тоже. Они видели, как она уехала. И записку прочли… А это значило, что теперь никто не знал, где она, и могла она жить пленницей сумасшедших са Флуэров до старости, или умереть через час — и никто не вспомнит, никто не спохватится… Оставался один Лунга, ее милый старый ворчун, мудрый и заботливый, светлый и теплый, как еще один дед, каковым она его всегда и считала. Последняя ниточка. Последний луч… Где он сейчас? Что с ним?
Перед мысленным взором Эмирабель в багряном мареве вспыхнуло воспоминание: разбитое лицо, кровь, ссадины, голова, упавшая на грудь, закрытые глаза, обвисшее тело… Сердце ее сжалось от боли, и тут же нечто маленькое в глубине души подняло голову и тихо шепнуло: «Плакать?» Но Белка гневно погнала его — и оно пропало.
Она провела руками вокруг себя: под ней лежала шкура с густым жестким мехом, облысевшим местами. Мысль о том, сколько человек лежало — и может, умирало — на этой шкуре до нее вызвала приступ тошноты. Движимая желанием как можно скорее убраться с нее, Белка отправилась на разведку. Стиснув зубы и кряхтя, она поднялась на ноги, вытянула руки и сделала осторожный шаг вперед. И еще. И еще…
Шкура кончилась быстро, и начались крупные гладкие камни. Чувствуя, как каждое движение отзывается болью в боку, голове, колене и правом плече, она медленно двигалась вперед.
Через двенадцать шагов Белка нащупала стену. Скользя по ней руками, пленница свернула налево, дохромала до угла — еще двадцать четыре шажка, повернула — двадцать один шаг, снова повернула…
У дальней стены она едва не упала в неглубокий желоб, по которому, пересекая ее камеру, бежал ручеек. Наткнувшись на желоб во второй раз — там, где ручей вытекал — она опустилась на колени и брезгливо понюхала его, но ни люди, ни животные не оставили в нем запаха. Тогда девочка стала набирать воду в пригоршни и умываться, осторожно касаясь синяков и ссадин на распухшем лице, а после — пить. Ледяная вода ломила зубы, вымораживала горло, вымывала остатки тепла из продрогшего тела и пробуждала голод. В последний раз она ела и пила… когда? Сегодня? Вчера? Позавчера? Сколько времени она пролежала без сознания? И никто не позаботился принести еду…
А может, никто и не позаботится. Кто знает, что в этом замке случается с гостями, прогневившими графа или его полоумного сына? И вполне могло статься, что сегодня — или вчера — она на самом деле ела в
последний
раз. Ведь никаких тарелок или других признаков съестного она пока не обнаружила.
В груди девочки шевельнулся предательский холодок страха. «Плакать?» — робко вопросило маленькое нечто, но Эмирабель яростно прошипела: «Не дождутся!» — и оно снова растаяло.
Надеясь успокоить страдальчески нывший желудок, пленница сделала еще несколько глотков и решительно поднялась. Надо было идти дальше. Осмотр — или ощупывание? — ее места заключения еще не было завершено.
До следующего угла оказалось тридцать три шажка, последние двенадцать из которых прошли по шкуре. Потом поворот, еще девять шагов… дверь, шириной в три шага…
Чувствуя в глубине души, что ответа не будет, она всё же ударила кулаками в доски, даже не дрогнувшие под ее напором:
— Выпустите меня! Эй, кто там! Позовите графа Мугура! Позовите караванщика Виклеана! Позовите хоть кого-нибудь!
Но даже для ее слуха слова прозвучали тускло, точно тьма растворяла их силу, едва они срывались с губ. Ни эха, ни отзвука…
«Как в могиле», — всплыло некстати сравнение.
Или кстати?..
Она навалилась спиною на дверь и исступленно затарабанила пяткой, выкрикивая: «Позовите графа Мугура!!! Выпустите меня отсюда!!! Я требую!!! Немедленно!!!» — ни на что ни рассчитывая, просто, чтобы слышать голос и звуки, хоть какие-то, кроме своего дыхания и шарканья подошв о пол. Но стоило ей замолчать, как в ту же секунду в подвал возвращалась холодная черная тишь, сжимавшая душу безысходностью.
Эмирабель приложила ухо к двери, тщась различить хоть что-нибудь — но снаружи не доносилось ни единого звука, будто не было никакого «снаружи», растворилось во мраке, а остался во всем мире лишь этот подвал, ручей, шкура — и липкий, пробиравший до костей холод, лишавший желания двигаться. Сесть, прислониться к стене, и застыть, не спеша пропадая во тьме, как всё вокруг… Но надо было идти дальше. Оставалось сделать девять шагов до последнего угла и еще девять влево, до того места, где она впервые коснулась стены — и круг будет замкнут.