Люди и призраки
Шрифт:
— Расскажи мне историю, — прошептал он.
Я замер. Дэви Рэй смотрел на меня не отрываясь, молящими глазами. Я снова опустился на стул. Он держал меня за руку, а я даже не пытался освободиться. Рука Дэви была холодна как лед.
— Хорошо, — кивнул я.
Мне нужно было сложить рассказ из отдельных фрагментов, как это было с вождем Пять Раскатов Грома.
— Жил-был мальчик.
— Да, — кивнул Дэви Рэй. — Пусть это будет мальчик.
— Этот мальчик умел летать на другие планеты с помощью одной лишь силы своего воображения. К подошвам его кед пристал красный песок Марса, ему случалось кататься на коньках на Плутоне. Он гонял на велосипеде по кольцам Сатурна и сражался с динозаврами на Венере.
— А мог он долететь
— Конечно, это для него не составляло труда. Он мог летать на Солнце хоть каждый день, стоило ему только захотеть. Он отправлялся туда, когда ему нужно было хорошенько загореть. Он надевал темные очки, когда летел на Солнце, а к вечеру возвращался домой коричневый, как головешка.
— На Солнце, наверно, страшно жарко, — предположил Дэви Рэй.
— А он брал с собой вентилятор, — пояснил я. — Этот мальчик водил знакомство с королями и королевами со всех планет, он был желанным гостем в их замках. Он побывал в красном песчаном замке короля Людвига Марсианского и в облачном замке короля Николаса Юпитерского. Он помирил короля Зантаса Сатурнского и короля Дэймона Нептунского, а ведь дело едва не дошло до войны из-за спора по поводу ничейной кометы. Он посетил огненный замок короля Берла Меркурийского, а на Венере помог тамошнему королю Свейну построить замок из голубых деревьев. На Уране король Фаррон предложил мальчику остаться жить во дворце и обещал присвоить ему звание адмирала ледового военно-морского флота. Все коронованные особы знали об этом мальчике. Знали они и то, что другого такого мальчика не появится даже после того, как все звезды погаснут и загорятся снова еще миллион раз. Ведь этот мальчик, единственный во всей Вселенной, умел странствовать, легко перемещаясь с одной планеты на другую, поэтому только его имя значилось во всех книгах гостей на любой планете.
— Эй, Кори?
— Что?
Голос Дэви звучал все более и более сонно.
— Мне хочется посмотреть облачный замок. А тебе?
— Мне тоже, — отозвался я.
— Господи.
Дэви Рэй больше не смотрел на меня. Его взгляд был направлен куда-то в сторону, словно у одинокого путника, устремленного к своей вымышленной и только ему одному зримой стране.
— Я ведь никогда не боялся летать, верно? — спросил он.
— Нисколечко, Дэви.
— Я ужасно устал, Кори. — Дэви Рэй нахмурился, кровавая слюна медленно потекла по его подбородку. — Мне неловко перед тобой, что я так устал.
— Тогда отдохни, — сказал я. — А я загляну к тебе завтра.
Морщины на лбу Дэви разгладились. Улыбка скользнула по его губам.
— Если я не улечу к Солнцу сегодня ночью. Я там как следует загорю, а вы тут будете дрожать от холода.
— Кори? — Это была миссис Коллан. — Кори, доктору нужно побыть с Дэви.
— Хорошо, мэм.
Я поднялся. Холодная рука Дэви Рэя еще несколько мгновений держала мою руку, а потом его пальцы разжались.
— Завтра увидимся, — сказал я ему сквозь пластик кислородной палатки. — Пока.
— Прощай, Кори, — прошептал Дэви Рэй.
— Прощ… — Я осекся, потому что вспомнил миссис Нэвилл и первый день лета. — Пока, — с наигранным весельем кивнул я Дэви и, миновав миссис Коллан, вышел в коридор.
Я с трудом сдерживал рыдания и лишь огромным усилием воли не позволил им вырваться наружу, прежде чем за мной затворилась дверь. Я стерпел, выдюжил, как сказала бы мама Чили Уиллоу.
Мы сделали все, что было в наших силах. Домой мы ехали по затянутой туманом трассе 16, где в поисках своей возлюбленной время от времени проносился Малыш Стиви Коули на Полуночной Моне. За всю дорогу мы едва проронили несколько слов: в жизни бывают ситуации, когда слова кажутся пустым звуком. Дома я подобрал с пола зеленое перышко, оно отправилось на свое место в сигарную коробку.
Утром в воскресенье я проснулся, как будто меня кто-то толкнул в бок. В глазах у меня стояли слезы, на полу косыми полосами лежали солнечные лучи. Потом в дверях моей комнаты появился отец, одетый в ту же одежду, что и вчера.
— Кори? — позвал меня он.
Проводить жизнь в пути, странствовать, повидать королей: Людвига, Николаса, Зантаса, Дэймона, Фаррона, Берла и Свейна. Совершить путешествие к замку из красного песка и к тому, что вытесан из голубого дуба, к огненному дворцу и, наконец, к самому прекрасному из них — сложенному из фигурных облаков. Странствовать и странствовать, оставляя за спиной планеты и звезды, всюду находя одно свое имя в книгах гостей. Одинокий путник оставил этот мир. Ему не суждено вернуться.
Глава 2
Вера
Я думал, что знаком со Смертью.
Я шел со Смертью шаг в шаг, когда глядел на экран телевизора или сидел с пакетом жареного попкорна перед серебристым экраном в «Лирике». Сколько сотен ковбоев и индейцев погибли на моих глазах, простреленные навылет или сраженные стрелой, падая лицом вниз в клубящуюся из-под колес фургонов пыль? Сколько десятков полицейских и сыщиков полегло от гангстерских пуль, корчась на земле в предсмертную минуту? Сколько армий было скошено огнем пулеметов и залпами картечи, сколько кричащих от ужаса жертв было перемолото в безжалостных пастях чудовищ?
Я считал, что близко познакомился со Смертью, когда следил за пустым, неподвижным взглядом Бунтаря, устремленным в пространство. Я знал о Смерти из краткого «прощай» миссис Невилл. Я ощущал Смерть в свисте воздуха и бульканье воды, когда машина вместе с прикованным к рулю водителем уходила в холодные глубины озера Саксон.
Я ошибался.
Потому что Смерть нельзя познать. С ней нельзя подружиться. Если представить Смерть в виде маленького мальчика, то это та одинокая фигура, что в большую перемену обычно стоит на школьном дворе в самом дальнем углу, в то время как воздух дрожит от радостных криков остальной детворы. Если бы Смерть была маленьким мальчиком, с ним никто не стал бы водиться. Он говорил бы шепотом, а в его глазах светилось бы знание, которое не в силах вынести человеческий разум.
Слова, которые иногда всплывают в моем сознании в тихую минуту: «Из тьмы мы вышли, и во тьму мы уйдем».
Я вспомнил, что так говорил док Лезандер, когда мы с ним сидели на крыльце его дома, глядя на золотистые осенние холмы. Мне не хотелось в это верить. Мне не хотелось даже думать, что Дэви Рэй попал в такое место, куда не проникает свет, где не увидишь даже огонька свечи, зажженной в память о нем в пресвитерианской церкви. Я не хотел думать, что мой друг Дэви Рэй теперь лежит в гробу, крышка которого закрыла от него солнце, что больше он не может ни дышать, ни смеяться, пусть даже это покажется всего лишь игрой теней. В дни, последовавшие после смерти Дэви Рэя, я понял, какой высокохудожественный обман мне довелось наблюдать всю свою сознательную жизнь. Все эти ковбои и индейцы, полицейские и детективы, воины и несчастные жертвы чудовищ вставали как ни в чем не бывало, как только гасли огни софитов. Потом они отправлялись по домам и ждали следующего вызова на съемку. Дэви Рэй умер навсегда, и мысль о том, что он попал в царство вечной тьмы, была мне невыносима.
Дошло до того, что меня стала мучить бессонница. В комнате мне было слишком темно, начали мерещиться неясные фигуры вроде той, что я видел ночью у клетки Бунтаря. Дэви Рэй ушел во тьму, туда, где пребывали Карл Беллвуд, Бунтарь и все, кто лежит на Поултер-Хилл, — многие поколения, чьи кости покоятся под перевитыми корнями деревьев; все они, конечно, ушли во тьму.
Я часто вспоминал похороны Дэви Рэя. Какой плотной была красная земля по краям могилы. Густой и тяжелой. После того как священник закончил отпевание, присутствующие стали расходиться. Кладбищенские служители, негры из Братона, забросали могилу землей, гроб исчез во тьме, и не осталось никакого просвета — ничего. Только тьма, и под ее непомерной тяжестью во мне что-то надломилось.