Люди меча
Шрифт:
Разумеется, де Крог никоим образом не наказывал своих воинов за подобное «непонимание». Ему хватало и того, что вокруг крепости постоянно дежурила стража Нарвы, готовая взять под арест любого, покинувшего стены бастиона, что бургомистр регулярно появлялся у ворот, выкрикивая проклятия и оскорбления — но ему уже давным-давно пришлось отдать приказ не пускать городского главу внутрь укреплений. Самым странным кавалеру казалось то, что Иван-город никоим образом не отвечал на регулярные обстрелы через реку. То ли воевода видел, что перелетающие Нарову ядра не причиняют
Русские спохватились только в августе — пушки Иван-города после очередной учиненной Харадом де Крогом беспредметной пальбы неожиданно начали грохотать, грохотать слитно и целенаправленно, несколькими залпами сбив выдвинутую к реке деревянную смотровую башенку, опрокинув со своих мест несколько крепостных пушек, после чего начав кидать в город раскаленные докрасна ядра, которые вызвали сразу несколько пожаров. От причалов восточного берега отделилось несколько ладей, груженых войском и малыми пищалями.
Сказать, что жители Нарвы не оказали ни малейшего сопротивления, значило ничего не сказать. Купцы и портовые рабочие помогали ладьям укрепиться у причалов и выгрузиться на берег, городская стража настежь распахнула ворота, а бургомистр самолично проводил язычников к стенам бастиона. В эти тревожные часы разум и самообладание не покинули командующего крепостью ни на минуту. Харад де Кроги приказал поднять на башне у ворот белый флаг, после чего единолично вышел на подъемный мост, готовый столкнуться с широко известным все и каждому коварством московитов.
Ждать пришлось недолго: примерно через полчаса из города, в сопровождении бургомистра, показался бритый наголо, но с длинной окладистой бородой русский воевода, одетый, не смотря на жиру, в соболью шубу и высокую бобровую шапку.
— Мое имя Харад де Крог, — представился дворянин, — волею магистра Ливонского Ордена брата Фюрстенберга я являюсь командующим крепостью Нарвы и ее гарнизона.
— А я, — кивнул воевода, — именуюсь сокольничьим Алексеем Адашевым, и прислан сюда государем нашим причину бунта в крепости нашей Нарве вызнать и виновных наказать.
— Не желая проливать понапрасну кровь христианскую, господин воевода, желаю я вам предложить занять вверенную мне крепость без боя, при условии пропуска гарнизона моего через город Нарву и к рубежам княжества Литовского безо всякого позора, с честью и оружием.
Воевода, явно не ожидавший столь быстрой сдачи враждебного бастиона, надолго замолчал, обдумывая предложение, после чего кивнул:
— Согласен я с сим решением, коли все кнехты твои стены цитадели покинут до вечера и никакой стрельбы чинить более не станут.
Однако командующий крепостью и сам более всего опасался очередной вспышки безумия, что заставляло его гнать воинов на стены и открывать бессмысленную и беспорядочную пальбу.
А потому, едва достигнув договоренности с русским воеводой, он немедленно построил во дворе крепости своих латников,
Русские ратники не преследовали гарнизона, а потому, пройдя несколько миль, Харад де Крог остановил воинов и приказал расходиться им на все четыре стороны, для себя решив вернуться в родной Драммен и уйти там в монастырь.
В это самое время в королевском замке Стокгольма престарелый Густав Ваза укутавшись в теплую шубу и опустив подбородок на поставленную на подлокотник руку внимательно слушал присланное ему русским царем письмо:
«…Если же у короля и теперь та же гордость на мысли, что ему с нашими наместниками новгородскими не ссылаться, то он бы к нам и послов не отправлял, потому что старые обычаи порушиться не могут. Если сам король не знает, то купцов своих пусть спросит: новгородские пригородки — Псков, Устюг, чай знают, скольким каждый из них больше Стекольны…»
— Ты их видел, Улаф? — перебил он своего пажа.
— Да, ваше величество.
— Ну и что, велики ли эти пригороды Новгородские?
— Нет, ваше величество, — опустил грамоту юноша. — Раз в десять более. А может — и в восемь.
Старик закашлялся — или, может быть, именно так звучал ныне смех больного престарелого короля.
— Русские убрали свою рать от Выборга, Улаф?
— Да, ваше величество. Новгородский наместник согласился прекратить войну, оставив все границы по прежнему уложению. При условии, что мы вернем им захваченных пленников со всем имуществом. Именем вашим, мой король, я заключил договор о мире на сорок лет.
— Ты молодец, мой мальчик, — вздохнул король. — Я знал, что могу на тебя положиться.
— Русские хотят, чтобы своих пленников мы выкупали у тех, кто их взял на меч, — признал паж.
— Ну что же, этот вопрос мы тоже попытаемся решить, — старик поднял голову и откинулся на спинку кресла. — Наш старый адмирал Якоб в этом месяце отловил в заливах Ботническом и Финском более полусотни ревельских корсаров, что купцов русских побивать пытались. Пусть он завтра поутру головы этим молодцам отсечет, и наместнику новгородскому в подарок отправит. Да добавит моим именем, что корабли шведские приказ получили отныне все суда московитские под свою защиту брать и от урона любого всячески оберегать. Посмотрим, как ответят русские на ласковость сию. Может статься, и вернутся некоторые кавалеры в свои дома без выкупа.
— Этого условия не было в договоре, ваше величество.
— Я знаю, мой мальчик, знаю. Потому приказ такой и отдал. Московиты дики и наивны, Улаф. Они безмерно злобны, когда пытаешься их обидеть, и столь же безмерно бескорыстны и дружелюбны, когда видят к себе почет и уважение, как к добропорядочным христианам. У Швеции много врагов, и я желаю исключить русских из их числа. Ссоры с русскими не принесут нашей стране ничего, кроме многих страданий и потерь, мой мальчик. Попомни мои слова, с этими дикими зверями лучше дружить.