Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти

Пуйманова Мария

— Нас угоняют подальше от русских, — пробормотала Галачиха.

А мы дождемся их тут! Узницы вцепились в койки и не хотели вставать. Несколько дней назад Блажена совещалась об этом со Зденкой: идти пли не идти, когда настанут последние дни лагеря? Не идти, если будет возможность выбирать, решила Зденка. Пусть нам даже грозит смерть, — лучше умереть политическим узником, чем погибнуть среди немецких беженцев.

Но хефтлингипредполагают, а эсэсовцы располагают. Власть гитлеровцев в лагере была еще слишком сильна. А озлобление из-за неудач и страх перед Красной Армией делали их еще неистовее. Молокосос Франц, тот самый эсэсовец, который однажды в цехе так рванул из рук Блажены коробку с аккуратно сложенными заготовками, что они рассыпались по полу и пришлось собирать их по всему цеху, а надзирательница еще и

прибила за это Блажену, — этот выродок сорвал с Блажены одеяло, столкнул ее с кровати и подошел к Мильче. Auf! Auf! Весь барак уже поднялся. Спросонья узницы почти не разговаривали.

Блажена тщетно протестовала от имени всего барака.

Заключенных выгнали на аппельплац.Вот где была толкучка. Прожекторы уже не светили: эсэсовцы боялись советских пикировщиков.

Начальник лагеря произнес краткую речь. По техническим причинам лагерь, мол, временно эвакуируется. (Другими словами: немцев преследуют по пятам, они удирают — чудесно!) Больные остаются в лазарете, врачебная помощь им обеспечена, и они могут ни о чем не беспокоиться. Сохраняйте образцовую дисциплину, мы еще встретимся. Для тревоги нет никаких оснований. На фронте мы по-прежнему хозяева положения. Германия непобедима. Хайль гитля!

Ворота лагеря распахнулись, и две тысячи женщин под конвоем солдат вышли в темноту мекленбургской ночи. Ночью их сюда пригнали, ночью и угоняют… что могли бы сделать убийцы без покрова темноты? Бог знает куда вели узниц, этого им никогда не говорят. А если и скажут, то соврут… А Кето с нами? Да, она здесь. Советские медсестры шли строем, в ногу, как всегда, образовав в толпе сомкнутую группу. Главное — не отставать от других и скрывать усталость. Боже упаси показать ее! Ведь ты, мама, очень бодро шагаешь! Блажена и Мильча незаметно поддерживали мать с обеих сторон. Мать мы не дадим в обиду — что из того, что ее не взяли красивые автобусы Красного Креста! Блажена обязательно доставит мать домой, даже если придется нести ее на руках, ведь она должна увидеться с Веной и с отцом, а Блажена — с Вацлавом. Кто знает, может быть, в этот полуночный час лидицкие мужчины тоже шагают где-нибудь вместе со своим эвакуированным лагерем. А может быть, их уже освободили русские. Блажена была уверена, что отец и Вацлав сидят в одном из концлагерей Польши. Там, видимо, неважно, оттуда и вестей никаких не приходит, ни словечка. Но Вацлав молод и крепок, у него веселые глаза и плотно сжатые губы… Хорошо бы идти вместе с ним сейчас, этой весенней ночью, ведь темнота создана для влюбленных…

Блажена тянула за собой мать и чувствовала, что у нее самой кружится голова от непривычного свежего воздуха, пропитанного апрельскими запахами древесного сока, смолы и влагой мекленбургских озер. Ева Казмарова говорит, что, судя по звездам, их ведут на север, а уж Ева-то знает, она была учительницей.

Глаза постепенно привыкали к темноте. На открытых местах было гораздо светлее, на горизонте густо темнели леса. Боже, как у нас в Чехии, совсем как у нас, только местность тут ровная, как тарелка, и песок вместо угля. Вот такое же звездное небо раскинулось над Шверином и над Лидицами. Говорят, Лидице сгорели, эту весть принесла одна новенькая из Праги. Но Зденка сказала Блажене и другим, что новенькая заговаривается, она не совсем в своем уме, и отчитала болтунью. Впрочем, сообщение не произвело особого впечатления на лидицких женщин. Ну что ж, если даже и так… Тем, у кого сгорел дом, построят новый. Все равно мы сейчас живем, как цыгане. Только бы всем счастливо встретиться дома!

Чешки и француженки, польки, русские и украинки — все вспоминали сейчас своих близких, шагая в потемках. Если бы мысли были видимы, если бы они излучались во мраке, какие толпы мужчин и детей со всех концов континента появились бы здесь! Пришли бы смуглые мужчины с правильными чертами лица из сладостной Франции, где голубое небо над кудрявыми виноградниками прозрачно и мысль человека легка от вина; с мужчинами были бы дети, порой похожие на маленьких сатиров. Пришли бы поляки — у них широко расставленные глаза и обвисшие усы… Вместе с сердечными, добродушными, обветренными великанами из Советского Союза бежали бы русские девочки с косичками, чернобровые украиночки и смуглые грузинские дети; были бы там и мальчуганы с черными как уголь глазами, и детские головки цвета спелой ржи, потому что в этой необозримой стране вы найдете всякие оттенки кожи, и все люди живут там в дружбе. С берегов

задумчивых чешских рек прибежали бы загорелые девочки — таких рисуют на пасхальных открытках с подснежниками и утенком. И все они похожи на Венушку.

Колонна впереди вдруг остановилась. Блажена, дремавшая на ходу с открытыми глазами, очнулась и в полумраке увидела на шоссе, совсем близко от себя, не призрачных, а настоящих, живых детей. Крестьянки с ранцами за плечами вели их за руки, отец, увешанный узлами, ехал на велосипеде и придерживал малыша, сидевшего впереди на раме. Мальчонка постарше гнал корову, а в телеге на груде перин и одеял восседали мамаша и бабушка. Изможденная лошаденка тащила телегу по асфальтовому шоссе. Это была не одна семья. По дороге тянулась целая вереница людей. Они шли в потемках, тащили свои пожитки, молча и тяжело дыша, лишь дети иногда приставали к взрослым с вопросами. Да, да, вот так же шли наши беженцы из Крконош, с Крушных гор, с Шумавы, когда Германия отняла у нас эти горные края. Все повторяется, за все приходит возмездие, есть справедливость на свете. Но как вам понравится: мать Блажены, которую угнали из разграбленных Лидиц, оторвали от мужа и дочери, три года продержали в лагере, сейчас, при виде немецких беженцев, вздохнула:

— Бедняжки! — и потащилась дальше на своих больных ногах.

— Может быть, теперь они образумятся, — резко сказала Блажена. — Это пойдет им на пользу.

Горизонт озарялся вспышками залпов, гремела канонада, по ночному шоссе проносились машины с немецкими офицерами и их семьями. Автомобили мчались, не зажигая фар, не подавая сигналов. Берегись, прочь с дороги, не то попадешь под машину. Было что-то властное и вместе с тем паническое в этой гонке. Армейские грузовики, переполненные солдатами, ехали почти сплошной вереницей. Колонну узниц из Равенсбрюка оттеснили с дороги, пришлось идти по полям и опушкам. Кто-то упал в давке, на кого-то наступили, взвизгнула женщина, выругался мужчина, захлопали выстрелы. Никто не знал, что делается на противоположном конце колонны.

На перекрестке заключенных разделили на несколько групп. Группа Блажены двинулась по главному шоссе на Шверин.

А Кето с нами? С нами. Блажена видела с краю, на несколько рядов впереди, маленькую античную голову, обвитую косами.

Светало, с лугов потянуло холодом, послышался первый птичий щебет, женщины стали кашлять — их легкие отвыкли от свежего воздуха. Колонна военных грузовиков наконец проехала, и заключенные, конвоируемые эсэсовцами, вернулись на шоссе. Вдруг у кого-то под ногами звякнуло, и солдатская каска с металлическим дребезжаньем покатилась в канаву.

— Смотрите-ка, кастрюля! — воскликнула Галачиха. — Видно немец потерял, спасаясь от русских. Бегут со всех ног!

Это Ева Казмарова, как старушка, еле волочившая ноги, споткнулась о солдатскую каску, валявшуюся на дороге. На счастье, она не упала, соседки подхватили ее.

— Filez, filez [239] …— сказала за ее спиной французская коммунистка, та, что тайком пронесла в лагерь «Историю ВКП(б)». — G’est rudement dangereux de rester sur la place. Voyons, marchez! [240]

239

Пошли, пошли… (франц.)

240

Здесь опасно останавливаться. Ну, вперед! (франц.)

— Марш, марш, Софи права! — беспрестанно на ходу повторяла Галачиха и тащила за собой Еву. Старая работница не понимала слов француженки, но по ее предостерегающему тону уловила их смысл.

Галачиха и физически и морально легче переносила жизнь в лагере, чем более молодая Ева Казмарова, бывшая «печальная принцесса», склонная к меланхолии. Жизненный путь Галачихи не был устлан розами, доля ей выпала тяжкая, она с детства сама добывала хлеб, и особенно трудно ей приходилось в годы кризиса. У старой работницы было достаточно горького опыта, она знала «господ», как знают врага, умела обойтись с ними с простонародной хитрецой, ладила и с надзирательницами. По мере сил она помогала Еве, которая своей неловкостью раздражала лагерное начальство. Больше того: Галачиха утешала Еву, когда та падала духом или очень слабела физически. Сейчас Галачиха подбадривала ее, как когда-то своих племянников.