Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти
Шрифт:
Мы уже говорили, что трилогия — вершина творчества Пуймановой и ни в одном своем произведении она не достигала такой художественной значительности. Но в то же время творчество писательницы удивительно цельно. Можно сказать, что тема борьбы светлых сил жизни против сил мрака и уничтожения преломляется в многоцветном аспекте ее произведений. С этой общей направленностью творчества писательницы связана и острая критика социального неблагополучия в буржуазной республике, и антифашистский протест, и вера в светлое будущее своей страны, пошедшей по пути социализма, которая пронизывает ее послевоенные произведения. Отсюда и живейший интерес Пуймановой к культуре самых разных народов, к их вкладу в дело борьбы за человеческий прогресс, в ее репортажах о славянских странах, о поездках в Индию и Китай. Гуманистические устремления писательницы, начиная с 30-х годов и до самой смерти, всегда обращены к Советскому Союзу. Образ «великой страны, где перевернута страница истории», находит
Гуманистическое мировосприятие согрето у Пуймановой сердечным теплом. Может быть, поэтому оно так часто связывается с самым заветным женским чувством — материнством. Материнство — одна из важных тем Пуймановой, она поднята уже в ранней повести «Пациентка доктора Гегла», героиня которой решается на внебрачное материнство и находит в нем счастье. Эта же тема звучит в сборнике «Стихи материнские» и многих других поэтических произведениях — вплоть до трилогии. С этой темой связано и исключительное внимание писательницы к миру детских переживаний (кроме трилогии, также и в повестях и во многих рассказах), вызванное и ее этической требовательностью, возможностью через детское, особенно острое и чистое восприятие показать, что хорошо и что плохо. В характере писательницы до самой смерти оставалось что-то от юношеской бескомпромиссности, поэтому она часто возвращается к изображению детства, хотя порой смотрит на своих юных героев с мудрой улыбкой человека, обогащенного большим жизненным опытом. Тема превращения ребенка в юношу и затем в зрелого человека связана в творчестве Пуймановой с более широкой проблемой становления характера, обретения человеком нового мировоззрения и своего места в общественной борьбе.
Пуймановой было свойственно в высокой мере чувство современности, она ясно понимала, что перед писателем XX века стоит задача включить в сферу искусства новые темы — технические и научные достижения современного человека. «Если бы я не посвятила свою жизнь писанию книг, я хотела бы быть естествоиспытателем или врачом», [12] — говорила она незадолго до смерти. Уже в первых поэтических сборниках Пуймановой мы встретимся с множеством технических терминов, в этом отношении она близка к Незвалу, чешскому поэту, также наделенному обостренным чувством современности. После войны Пуйманова обращается в ряде стихотворений, например, к таким «непоэтическим темам», как чудотворное действие пенициллина или лечение детей от коклюша. Высшим выражением интереса писательницы к вопросам науки явилась ее поэма «Госпожа Кюри» (1957). Горячее увлечение медициной сказалось и в последней повести Пуймановой — «Сестра Алена» (1959), проникнутой пафосом борьбы за человеческую жизнь. Недаром любимая героиня писательницы Елена Гамзова борется за жизнь против смерти и как врач и как участник антифашистского Сопротивления.
12
«Zivot», 1958, № 10.
Умение увидеть поэзию в любой творческой деятельности человека — вообще знаменательное качество реалистической литературы XX века — вспомним изображение труда хирурга в «Семье Тибо», изображение биологических опытов в «Мартине Эрроусмите» Синклера Льюиса, если говорить о западной литературе, и множество примеров изображения вдохновенного труда в литературе советской. Преклонение перед наукой, как и ее вера в социализм, связано у Пуймановой со страстным стремлением облегчить страдания людей, открыть перед ними широкую дорогу к счастью.
Трилогия Пуймановой не только принадлежит к вершинным достижениям чешского романа, она прочно вошла в фонд социалистической классики.
Значительные потрясения в жизни человечества обычно вызывают в литературе потребность художественно осмыслить их, увидеть в больших масштабах истории. Естественно, что к таким всемирно-историческим событиям относится вторая мировая война, решительно изменившая общественно-политическую ситуацию на всем земном шаре. При той устойчивой традиции романов-эпопей, которые появились в европейской литературе уже в 30-е годы, можно было бы ожидать и теперь создания монументальных фресок, воспроизводящих великие исторические сдвиги. Однако именно романы такого типа почти совершенно отсутствуют в послевоенной западноевропейской литературе, они воспринимаются порой как невозвратное прошлое. И это, конечно, не случайно, как не случайно и то, что широкие эпические повествования появились в первое послевоенное десятилетие почти во всех социалистических странах. Очевидно, условием создания романов-эпопей в наше время является именно сознательный историзм, представление о соотносимости человека и истории, о возможностях участия человека в историческом процессе, признание за самим этим процессом определенных и постижимых для человека закономерностей. На этой почве создан ряд выдающихся произведений, типологически сходных по своей структуре. Можно назвать роман А. Зегерс
Мы употребляем слово «традиция» не как этикетку, украшающую почтенные, но устаревшие художественные издания. Трилогия Пуймановой входит в духовный кругозор сегодняшнего читателя, обогащая его тем ощущением красоты мира и человека, которое освещало и согревало творчество чешской писательницы.
ЛЮДИ НА ПЕРЕПУТЬЕ
Перевод с чешского Т. Аксель, Ю. Молочковский.
ЯЩИК
Отец Ондржея, слесарь Вацлав Урбан, умер, когда мальчику шел одиннадцатый год. Вацлава похоронили в родной Льготке на Маречковом кладбище. Анна, жена Урбана, была уроженкой Праги. После смерти мужа она записала за детьми их долю наследства и, поколебавшись, что было свойственно ее характеру, по совету родственников решила переехать к отцу, в Прагу. Говорили, что это делается ради детей. Пути взрослых неисповедимы; Ондржею разлука с родным краем показалась хуже смерти.
У семьи Урбана не было ни полоски земли, но Ондржей чувствовал себя хозяином всего края. Я не хочу приукрашивать моего героя. Сказать, что он любил природу, было бы все равно что уверять, будто мальчик любит свой палец. Только люди, испорченные городом, умиляются, глядя на цветущую лужайку, контур сосны на небосклоне или огни заката. Ондржей скатывался кубарем с косогора, бросал шишки в девчонок, бил из рогатки скворцов. Лук он смастерил из вербы, а рогатка у Ондржея была из бука, что рос в лесу у Черной скалы; Ондржей дважды срывался оттуда; впрочем, это не важно. Вместе с друзьями Франтой Суком и Тондой Штястных, которому взрывом патрона оторвало палец, Ондржей бродил по лесу, увязая по колени в прелых листьях. Однажды они поймали жука-рогача, великана среди жуков; по дороге домой жук прокусил Ондржею карман. Над головами мальчиков в таинственном лесном сумраке пронзительно кричала неведомая хищная птица. Может быть, орел. Мальчики невольно заговорили шепотом.
Ранней весной, как только начинали резвиться зайцы, мальчик взбирался на иву близ Маречкова кладбища, которое тогда еще не напоминало об отце. Дерево росло на косогоре у дороги. Ондржей карабкался вверх; ветки трещали, но мальчик поднимался все выше, и вдруг наступал момент, когда ему казалось, что он уже не на дереве, а на маяке, возвышавшемся над другим склоном холма, и его глазам открывалась широкая панорама далей. Прошлогодние картофельные поля спускались вниз, к крышам около реки, к шпилю костела, к трубам лесопилки, а дальше вновь переходили в пашни; разбросанные заплатами по брюху земли, они тянулись до самого леса на горизонте, где, казалось, можно было рукой схватить небо. На мгновение мальчику почудилось, что он капитан на громадном корабле «Земля».
Крепко стиснув сук ногами, Ондржей срезал ветки с «сережками», больше похожими на гусеницы, чем на цветы. Он делал это торопливо — можно ведь и свалиться; кроме того, его смутно пугало ощущение близости к загадке мира. Потом он быстро спускался на землю и даже не собирал сброшенных «сережек». Это занятие для девчонок!
Вместе со сверстниками Ондржей бегал к речке. Ноги его то ступали по острым камешкам, то скользили по голышам; среди камней ослепительно сверкало зернышко слюды, мальчик щурился, холодная вода облизывала ему ноги. Балансируя, он становился на валун в мелком месте потока и, наклонившись, осторожно приподнимал небольшой соседний камень. Вода мутнела, Ондржей глядел, затаив дыхание; под водой, похожий на свое отражение, ползал рак. Ондржей поднимал его за панцирь — так, чтобы рак не схватил его клешнями, — и бросал в шапку. Там уже копошились другие раки.