Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти
Шрифт:
— Ты, видать, нездешний, а? Я сразу так и подумал.
Ондржей рассказал, как и что.
— Казмаровский ученик, да, — повторил человек и с деланной бодростью похлопал Ондржея по плечу. — Ты, видать, крепкий паренек. Ну, пареньком ты будешь недолго. У нас быстро стареют. Сколько, например, ты мне дашь лет?
Ондржей посмотрел в лицо собеседнику и сказал с детской прямотой и склонностью к преувеличению:
— Сорок пять.
— Двадцать семь, ты, голова! Четыре года назад кончил службу в армии… Что поделаешь…
— Бедняку приходится думать только о том, как бы прокормиться, — рассудительно сказал Ондржей, не замечая, что говорит словами своей матери.
Бледный
— Мои слова, — решительно сказал он, — Хорошо. Правильно.
Мимо них уверенным шагом человека, знающего себе цену, шагом жителя Ул, прошел тщедушный Колушек, вежливо ответил на приветствие Ондржея и его нового знакомца и направился к главным воротам.
— Я ни на что не сетую, ни на что, — сказал тощий человек, проводив глазами Колушека. — Обещали мне место старшего рабочего по двору. Я был на осмотре в больнице. Там тоже гигиена что надо. Рентген и водные процедуры, все берут щипчиками и в резиновых перчатках. Доктор Розенштам меня осмотрел. Легкие, говорит, как мехи, сердце как у быка. В общем, все в лучшем виде. Вот только изнурение… Придешь с работы, и ничего не радует: есть не хочется, не спится, вертишься на постели, от мыслей нет покоя. Жена у меня была молодая, красивая, не тянуло меня к ней ночью…
— А какая у вас была работа? — смущенно прервал его Ондржей.
— Клейщик. На конвейере. Я наклеивал на мужских макинтошах левый верхний сегмент. Что ты уставился? Теперь в английских моделях идет все больше клееный товар.
— И держится?
— Как припаянный! Может, ты думаешь, что я мажу кисточкой и клею? Ничего подобного. Оно само прилипает под давлением. Все разделено на мелкие операции. Сегменты к нам приходят из закройной, там их режут по особым шаблонам, бригадир накладывает их на ленту, и работа бежит к тебе сама. Под рукой у тебя все время ползет конвейер, понятно?
— Вам, наверно, приходилось торопиться?
— Торопиться? Нет, этого я бы не сказал. Но ни на секунду нельзя было остановиться и все время надо было работать равномерно, как часы. Нажмешь рычаг пресса, отпустишь, деталь продвинется на следующую операцию, а к тебе уже лезет новая. Не работа, а игра. Но когда она длится по девять часов ежедневно, то заедает человека. А потом я сделал открытие… — таинственно и чуть гордо сказал человек и, помолчав, подвинулся ближе к Ондржею. — Я не со всяким так откровенен, потому что меня оговаривают, вот как тогда доктор, но тебе скажу: ты надежный парень, по глазам вижу. Знаешь… — человек многозначительно и хитро прищурил один глаз, — я его раскусил, этого ползучего гада, конвейер: он только притворяется, что шьет одежду, а главное для него — убивать людей.
— Опасная работа? — осведомился Ондржей.
— Да нет, не в том дело! — Человек нетерпеливо прищелкнул пальцами и скривил лицо, недовольный, что его опять неправильно поняли. — Дело в том, что конвейер, этот гад, отнимал у меня жизнь минуту за минутой, подталкивал все ближе к могиле. При каждом толчке он надо мной смеялся: вот видишь, ты еще ближе к смерти.
Человек отступил на шаг, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова на юного слушателя.
Ондржей был смущен.
— Ну конечно, — сказал он неуверенно. — Если так рассуждать… то все на свете… Тогда можно вон и про них сказать, — он указал на мальчиков, игравших в футбол, — что они с каждым ударом по мячу приближаются к смерти.
— Так и есть, ты, младенец! Я пишу об этом сочинение. Понятно? Ты, кажется, говорил, что тебе негде ночевать. Приходи ко мне, поговорим. У меня одна кровать свободна. Я не скрываю, жена уехала от меня к
— Уважай Колушека, — сказал на прощанье клейщик, фамилия которого была Мишкержик. — Он что пообещает, исполнит, хотя и не скоро. Надо иметь терпение. У него много дел. Он бывший ткач. Хозяин его повысил и вышколил для отдела рекламы. Потом он назначил его в отдел личного состава, а Колушек назначит меня рабочим по двору. Обязательно. Будь здоров, до вечера, — вдруг быстро сказал он и торопливо отошел, даже не взглянув на Ондржея.
Во второй половине дня Ондржей согласно уговору отправился в загородный поселок Заторжанку к приветливому рабочему Мишкержику. Но попробуй-ка найти человека в загородном местечке: улицы без названий, только перенумерованы. Домики похожи один на другой как две капли воды, — опять эти кубообразные домики, вроде как бы детеныши тех, больших! Словно кубики из игрушечного строительного ящика, они были расставлены по косогорам. Заборов в Заторжанке не было, только тротуары; весь поселок представлял собой цветущий сад, и люди здесь жили счастливо, словно на картинке «Четыре времени года». Ондржей шел, глядя на номера, над головой у него потрескивали ветки. Он не увидел, а скорее догадался по этим звукам, что на деревьях находятся люди и собирают сливы. На траве стояли корзины, на дороге во многих местах попадались сломанные ветки. Ондржею захотелось, как в Льготке, стащить сливу. Его ладонь щекотало холодком, он уже ощущал во рту вяжущий, кисловатый сок надкушенной сливы. От этого сока стягивает нёбо, и он брызжет прямо на Тонду Штястных, того самого, у которого взрывом оторвало палец… Но где там, здесь не наворуешь слив, здесь у деревьев есть глаза! Стояла ясная осень. Дети играли в лунки, в обманчивом солнечном свете Заторжанка показалась Ондржею похожей на Льготку в пасхальное воскресенье. Ондржей присел на корточки и со знанием дела стал наблюдать, как играют мальчишки, — в этой игре он знал толк. «Эх, дети, что вы понимаете!» — как взрослый, подумал Ондржей и зашагал дальше. Он был горд своими заботами.
Булочник из казмаровской пекарни привез свежий хлеб и звонил на перекрестках, как во время крестного хода. Из домиков выходили женщины, раздавались их спокойные голоса, слышались разговоры, полные уменьшительных слов. Хозяйки платили белому балагуру-булочнику новенькими монетками и уносили блестящие караваи. Люди здесь были счастливы, и еще счастливее казались они бездомному Ондржею, который шел из конца в конец образцового поселка и не чаял, когда же ему доведется присесть. Он заглядывал во все домики, так что самому становилось неловко, и наконец остановился перед нужным номером.
— Мишкержик? — прокричал со стремянки синеглазый старик, поворачиваясь лицом к Ондржею и ухватившись рукой за ствол дерева. Он снимал сливы. — Это тот, что спятил из-за машин? Жил тут когда-то.
Простоволосая женщина, подбиравшая сливы с земли, подняла покрасневшее лицо.
— При чем тут машины! — возразила она пренебрежительно, откинула волосы с лица и высыпала сливы из передника в корзинку. — Жена от него сбежала, вот он и спятил.
К ним присоединилась соседка, она послушала, поглядела на бумажку с адресом, потом на Ондржея и на краснолицую женщину, кивнула головой и сказала певучим говором: