Люди на перепутье
Шрифт:
Уже вернулись с войны отцы многих льготских мальчиков, уже имена павших воинов были увековечены на памятнике, когда из России возвратился легионер [13] Вацлав Урбан. Он долго ехал морем из Владивостока. Ондржей сперва стеснялся чужого пожилого солдата, который наполнил кухню табачным дымом и был так непохож на таращившего глаза молодого человека в черном сюртуке и высоком воротничке, чья фотография всегда висела над клеенчатым диваном. Ондржей чувствовал себя неловко с отцом и почти жалел, что тот приехал: лучше бы все оставалось по-прежнему. Но еще удивительнее было, что и солдат, который не боялся даже немцев и вообще никого на
13
Легионер… — Легионерами именовались солдаты и офицеры соединений — легионов, созданных в первую мировую войну из военнопленных чехов и словаков с целью борьбы на стороне Антанты.
Отец поел и лег спать. Он спал сутки и проспал сильную бурю с дождем и градом. Градины были величиной с яйцо, и мать нарочно взвесила одну из них — градина потянула полфунта. Когда отец проснулся, буря уже стихла, солнце клонилось к закату, весь мир был в каком-то беспорядке и казался обновленным, словно после потопа: бочка под водосточной трубой переполнена, на дороге застряли возы с хворостом, в канаве за домом бурлит вода. Отец велел Ондржею принести две дощечки, колышек, гвозди, но не сказал зачем. Он взял молоток, и они вместе вышли из дому. Через минуту в канаве уже стояла мельница, она вертелась и стучала под струей воды. Эта мельница принадлежала Ондржею, а смастерил ее отец, вернувшийся с войны.
Вацлав наводил порядок в мастерской, ворчал, что порастеряли инструмент и многое заржавело. Он попросил у почтальона велосипед, посадил сына на раму, и они поехали в Радиште покупать недостающий инструмент. Там Ондржею и был куплен знаменитый складной нож с намагниченным лезвием. Только теперь Ондржей понял, что значит мужчина. Мужчина возьмет тиски, зажмет в них ключ и выпилит в нем бородку. У него есть всевозможные клещи, разводные ключи и множество шурупов, гаек и проволоки. Он повелевает огнем и металлами, умеет открыть любой замок, вообще разбирается во всем. Когда мать ссорится с теткой, он только посвистывает. Брось ты, мол, сердиться, Аничка. Оставьте вы друг друга в покое, бабы.
Отец был явно главнее матери, которая вечно суетилась у плиты, нетерпеливая, усталая, хмурая. Во время войны она работала на чужих полях за меру картошки, за горсть крупы. Трудно было привыкнуть к этому ей, дочери пражского привратника, когда-то служившей в горничных; она никак не могла забыть своего прошлого. Но война приучила женщин ко всему. Когда льготского сапожника забрали в солдаты, Анна сама сшила детям сапожки. Но сапожки вышли неудачные: жали. У Анны был такой характер: она всем жертвовала ради детей, но потом попрекала их этим. Человек над собой не властен.
Отец рассказывал Ондржею о псе, помеси волка с собакой, который бежал за поездом, когда хозяин уезжал, о бронепоезде, о китайцах, о компасе капитана. Мать прерывала его вопросами о ценах на продукты в России. Россия — великая страна, она огромна, как мир, до Владивостока надо ехать поездом целый месяц. Ручьи в России такие, как у нас реки, а реки — как моря, другого берега не видать. Над Сибирью и по ночам светит солнце, и дни там длиннее. А сколько зверья и рыб! Осетр для них все равно что для нас вьюнок, яйца русских кур такие, как у нас индюшачьи. Ондржей вспомнил картинку из Библии: четверо мужчин на палке несут гроздь винограда из земли обетованной. Так, наверное, все выглядит в России. Величие этой земли словно отражалось и на отце. Ондржей хвалился в школе папиной Россией.
Однажды на деревенском празднике гости из соседней деревни
А вот их защитник, воин, шесть лет сражавшийся на войне, солдат, которого не брали пули, человек, объехавший полмира и пришедший издалека в те дни, когда Ондржей начинал жить сознательной жизнью, вдруг превратился в чуждого миру мертвеца, которому уже не нужна была скорбь близких. Он умер, когда сын крепко привязался, а не только по-детски привык к нему. Говорили, что сдало сердце и сосуды. Солдаты мировой войны старились быстро.
— Лучше бы он совсем не возвращался, — причитала мать. — Мы уже привыкли без него. Приехал домой помирать!
Она и горе свое взвешивала на весах.
Яростная верность покойному отцу утверждала Ондржея в его сопротивлении женщинам — матери и тетке, — которые, говоря об отце, уже называли его не Вацлав, а покойник; это казалось мальчику оскорбительным. Женщины называли вещи своими именами и поспешным примирением с непоправимым словно предавали отца. Едва упала на гроб последняя горсть земли, они уже толковали о завещании, о нотариусе, об аренде дома и записи в земельных книгах, о том, куда деть перины, что делать вон с тем комодом, с этим буфетом и с той кастрюлькой.
— А как же Гарик? — испугался Ондржей.
— Небось приедешь еще повидаться с ним, — ответила тетка, втайне радуясь, что скоро будет полной хозяйкой в домике.
— В Праге у тебя будет дедушка, — утешала Ружена.
Ружене что — строит из себя взрослую, бахвалится, что у нее умер папа, что у них траур и они поедут в город. Ружена всегда была двуличной и, когда играли в прятки, выдавала места, где спрятались другие.
На что Ондржею дедушка? Он с ним незнаком. Другое дело Гарик, пес. Положишь ему на нос кусочек сахару, и он ждет, не спуская просящих глаз с хозяина, не шевельнется, хотя у него дрожат уши и мокрый нос, и только по знаку мальчика пес подбрасывает мордой сахар и с чавканьем ловит его.
Черная печаль траура постепенно превращалась в серые заботы будней. Мать напускалась на детей. Всюду мешаются! Никогда Ондржею не попадало так, как после смерти отца, когда мать была не в себе и сама не знала, чего хочет.
— В Праге скорее забудется горе, — твердили ей родичи. — Слезами делу не поможешь, мертвого не воскресишь.
Все изменили памяти отца. Все предавали его.
Ондржей вонзал в деревья свой магнитный нож, бегал с Гариком по сжатым полям, стараясь избавиться от мыслей о смерти, благодаря которой только и познает человек жизнь во всей ее полноте.