Люди в местах
Шрифт:
Смятая жизнью женщина, толстоватая, многослойно обмотанная тусклой неудобной одеждой, медленно плетется по Кожевнической улице, среди сугробов и стоящих у тротуара машин, по пояс увязая в тяжелых обстоятельствах. Ее, судя по всему, зовут Нелли Петровна, или, может быть, Нина Петровна — как-то так.
Раньше она вполне могла бы быть продавщицей в булочной или дородной, с достоинством, гардеробщицей. Или заведующей секцией. Но сейчас у нее совсем другая работа.
Два или три раза в неделю Нелли Петровна отправляется на Кожевническую улицу, вглубь серой, бетонно-жестяной промзоны. Здесь, в слабо освещенном затхлом сарае, она получает по накладной несколько трехлитровых стеклянных
Гремя нелепыми авоськами, сквозь дыры которых проглядывают чисто вымытые бока трехлитровых банок, часто ударяясь об них коленями, Нина Петровна тащится в метро. Страдая и почти плача, долго не может со своими авоськами втиснуться в проход турникета. Мучительно, с пересадками, едет на Савеловский вокзал, потом, в холодной электричке, в полусне-забытьи — до станции Яхрома.
Кряхтя и охая, задыхаясь, то и дело останавливаясь, по скользкой тропинке взбирается на Перемиловские высоты, где возвышается монумент защитникам Москвы. Немного в стороне от монумента полусломанной детской лопаткой делает в снегу и мерзлой земле несколько углублений нужного размера. Погружает в эти углубления банки и закапывает так, чтобы на поверхности оставались открытые горлышки. Нина Петровна живет так уже несколько месяцев, и теперь около монумента образовалось целое поле стеклянных, закопанных по горлышко в землю трехлитровых банок. Ветер, постоянно носящийся над Перемиловскими высотами, заходит в пустые банки и с ревом вылетает из них, создавая дикую, леденяще-печальную, трагическую музыку.
В темное время суток монумент, освещенный мощными прожекторами, грозно парит в подмосковном небе над Яхромой, Дмитровом, железной дорогой, автобусным заводом и горнолыжными трассами, под аккомпанемент страшного стеклянного трехлитрового реквиема.
Хозяин затхлого сарая на Кожевнической улице, молчаливый человек неопределенного возраста, пола и национальности, платит Нелли Петровне за каждое удачное закапывание (он называет это «ходками») 650 рублей, а после Нового года обещает прибавить еще рублей семьдесят. Нине Петровне, в сущности, грех, да и некому, жаловаться, и она не жалуется.
Два краснолицых мужика тащат через площадь гигантскую двадцатиметровую сосну, с кряхтением, сопением и матерными облачками пара около открывающихся и закрывающихся ртов. Сосну предполагается использовать в качестве новогодней елки дома у одного из этих мужиков, обвешивать ее игрушками и «дождиком», водить пьяные хороводы.
Пытаются втиснуть сосну в кстати подошедший трамвай. Орут, ругаются, вышвыривают из вагона визжащих пассажиров. Сосна не проходит, упирается в стены, крушит стекла. Умаялись, бросили. Трамвай дальше не пойдет, просьба освободить. Сосна валяется у остановки огромной рухнувшей колонной. Мужики, свирепо-растерянные, курят, плюются, не знают, что делать и как дальше жить.
Вертлявый, стремительный, чуть кособокий дядька (Николай) вприпрыжку скачет к Павелецкому вокзалу. Сейчас он совершит нечто такое, что уже проделывал не раз.
Покупает билет и заговорщицки садится в экспресс, идущий без остановок в аэропорт «Домодедово». Светло, тепло. Работает буфет. Накрахмаленные проводницы исполняют желания. Кругом сидят будущие пассажиры самолетов, думами своими уносящиеся в далекие северные, восточные и южные города, навстречу авиакатастрофам.
Экспресс набирает скорость и несется мимо адской местности Нижние Котлы, мимо станции Бирюлево-Товарное, мимо туповатых домов и бесполезных деревьев.
Скоро Новый год.
Николай забирается в тамбур и втихаря щелкает каким-то тумблером. Все вокруг незаметно, но необратимо меняется. Пассажиры вповалку, гипнотически засыпают, представляя себя уже в креслах своих самолетов. Проводницы теряют остатки бдительности, не могут ни на чем сфокусировать свое внимание. Вместо того, чтобы свернуть на боковую ветку, ведущую в аэропорт, экспресс несется вперед и вперед, набирает скорость, по грохочущему мосту перелетает Оку и, проскочив технологические нагромождения узловой станции Ожерелье, вместе с пассажирами, проводницами, машинистами и Николаем растворяется в белом зимнем морозном воздухе. От экспресса и его обитателей остается только огромный радужный столб, несколько дней неподвижно висящий в небе над бесконечным полем и прямыми железными рельсами.
Со всеми остальными людьми, бредущими, бегущими и ползущими по площади Павелецкого вокзала, ничего особенного не происходит и, по всей видимости, не произойдет. Наступает вечер, и все они, толкаясь, всасываются в метро, погружаются в покачивающиеся голубоватые вагоны и едут, в полудреме и ругательствах, к далекой станции «Речной вокзал», чтобы там бессмысленно, с воем бегать по флотским, фестивальным и смольным улицам, рыдать, уткнувшись лицами в автобусные остановки, неподвижно лежать на обледенелом Ленинградском шоссе, поднимать бокалы с шампанским и беззвучно оплакивать свои загадочные и бестолковые судьбы.
2001
МЕТРО ЧЕРТАНОВСКАЯ
Это место представляет собой долину, пологий, еле заметный желоб, тянущийся вдаль и там, в дали, исчезающий. Впрочем, и здесь, у чертановской, он, как уже было сказано, практически незаметен. Однако все же будем считать, что это долина.
Когда-то здесь, судя по всему, протекала река, величественная, полноводная, и по ней возможно скользили красивые парусные танкеры и контейнеровозы, выполнявшие опасные, но экономически выгодные рейсы по маршруту варяги — греки — варяги. А потом пришли технократически мыслящие менеджеры и упразднили реку, засыпали стройматериалами, и река прекратилась. Осталась только эта малозаметная, практически несуществующая долина.
В качестве транспортной компенсации было построено метро чертановская.
Просторное, раскидистое место. По краям призрачно-отсутствующе громоздятся дома. К беспорядочно разбросанным тут и там крупным предметам прилепились, как сакли к горным склонам, маленькие кургузые наглухо заколоченные магазинчики: ткани, гастроном, мир шурупов, подосиновики и другия колониальныя товары, птица, колбасы. Несколько действующих, полусломанных и полностью разрушенных неподвижных автомобилей. Если хорошо приглядеться, иногда в неясных закоулках этого широкого места можно увидеть полупрозрачное человеческое мелькание. А так — пусто, спокойно. В отдалении чернеет-зеленеет лес, простирающийся отсюда на многие тысячи километров, непроходимый, страшный, вечно-черно-зеленый. А вон там — конноспортивный комплекс, задуманный для смешивания коней и людей в равных пропорциях. Но, видимо, из этой затеи ничего не вышло. Потому что главные действующие (если так можно выразиться) лица здесь — трамваи.
Трамвайная линия пересекает долину поперек. Она начинается где-то очень далеко, среди шума больших городов, у океана. И убегает в дикие степи, к запаху трав, к восточным базарам, коврам и тюбетейкам, к высокоприбыльным нефтяным месторождениям. Все трамваи новые, блестящие, прошедшие техосмотр. На линии работает контроль. Проездные билеты можно приобрести у водителя в любом количестве. Проезд считается безбилетным в случае, если пассажир не прокомпостировал билет до следующей после посадки остановки. Впрочем, расстояния между остановками — не меньше двухсот километров, и даже самый нерасторопный, заторможенный, мечтательный пассажир успевает прокомпостировать свой прямоугольный клочок, делающий перемещение в пространстве законным и целесообразным. Хотя пассажиры в этих краях — большая редкость.