Людоедка
Шрифт:
— Ни синь пороха не получат детки.
Таким образом, Маша Оленина была в буквальном смысле бедной сиротой, жившей из милости в доме богатой, очень дальней родственницы, почти чужой женщины, да при том, эта женщина была — Салтыкова.
Бог — заступник сирот, по своей неизреченной милости одарил Марью Осиповну нравственной силой, которая с одной стороны держала, как мы видели, в почтительном отдалении от нее эту «женщину-зверя», а с другой спасла ее от отчаяния и гибели среди адской обстановки жизни дома Салтыковых. Бессильная помочь жертвам зверских расправ, Марья Осиповна горячо молилась за них перед престолом Всевышнего, находя в своем любвеобильном сердце теплые слова молитвы даже за безумную «кровопивицу», как она называла Дарью Николаевну. В своих религиозно-нравственных мыслях она считала Салтыкову больной, одержимой, и хотя тщетно, но молилась об ее исцелении.
В другом положении находился товарищ ее детских игр, ее друг, Константин Николаевич Рачинский. Не прошло и полугода после смерти Глафиры Петровны Салтыковой, как к Дарье Николаевне прибыла «власть имущая в Москве особа». Принята была «особа», конечно, с должною торжественною почтительностью. Ее встретила Дарья Николаевна, извинившись за мужа, лежавшего больным.
— Что он у вас все хворает… Нехорошо, нехорошо, скажите ему, что я сказал: нехорошо… — заметила «особа», усаживаясь, по приглашению хозяйки, в гостиной.
— Я и сама, ваше превосходительство, ему твержу, что нехорошо… Не бережется… Что с ним поделаешь, самовольство такое, что на поди… Мне тоже, что за радость, измучилась я с ним…
— Понимаю, понимаю, вхожу в ваше, сударыня, положение… Молодой жене здоровый муж требуется.
Особа захихикала. Дарья Николаевна почтительно улыбнулась.
— А я к вам с радостью… Счастье Бог послал в вашем доме сиротам, счастье.
Салтыкова вопросительно смотрела на «особу» и молчала.
— Константин-то Рачинский, мальчик-то, внучатый племянник покойной Глафиры Петровны… оказался племянником моего старого, теперь уже тоже покойного, друга Сергея Петровича Рачинского… Вот как-с…
«Особа» остановилась, и вынув из кармана табакерку, украшенную эмалированным портретом императрицы Елисаветы Петровны, с наслаждением стала нюхать табак.
— Племянником… друга… вашего превосходительства… Очень рада… — бессвязно, все еще мало понимая к чему клонит гость, заметила Салтыкова.
— Я знал, я знал, что в вас найду сочувствие… Поэтому сейчас к вам и приехал… Что там не говори все, а я один, один вас понимаю… Ценю вас…
— Как благодарить вас, ваше превосходительство…
— Не за что… Я прежде всего справедлив… Что сам знаю, что сам вижу, тому и верю… Наговорам и сплетням — никогда…
— Еще бы, при вашем уме и проницательности…
— Проницателен я точно, очень проницателен, насквозь людей вижу… Но к делу, сударыня, к делу…
— Я вас слушаю-с…
— Теперь об одном питомце забота с вас свалилась, а Маша невзначай разбогатела…
— Как это так?
— Да так, в наследстве, после Глафиры Петровны, Костя не нуждается… Миллионер он…
— Миллионер… — даже приподнялась с кресла Дарья Николаевна.
— Миллионер… — повторила особа. — Дядя его, Сергей Петрович Рачинский, сибирский золотопромышленник, умер, и по завещанию сделал его своим единственным наследником, а меня просил быть душеприказчиком и опекуном…
— Какой случай! — воскликнула Дарья Николаевна.
— Истино дело Провидения… Письмо мне старик написал перед смертью такое прочувствованное, что я даже плакал, читая… Просил принять на себя, исполнение его последней воли… За долг почту, за долг…
— Но вы его, конечно, не возьмете от меня, ваше превосходительство? — вдруг, с неподдельной печалью в голосе, заговорила Салтыкова. — Я так люблю сироток, так к ним привыкла… К тому же, воля покойной тетушки…
Дарья Николаевна даже прослезилась.
— Если вам не в тягость… Пусть живет у вас… Я покоен, у вас ему будет хорошо… Обучать его надо…
— Отец Николай — так звали священника церкви Николая Явленного — советует отдать его в духовное училище.
— Что ж, это хорошо, коли мы его по статской пустим. Я, признаться, сам за статскую службу…
«Особа» дослужилась до высших чинов, состоя, как выражались в то время, «при статских делах», а потому не одобряла военной службы.
— Так и сделаем…
— Пусть ходит в школу, а у вас живет… И пусть даже не знает, что положение его изменилось… Сознание богатства портит характер… Минет двадцать один год, проснется богачом… неизбалованным, не мотом, а настоящим человеком… — продолжала «особа».
— Поистине сказать, ваше превосходительство, умные ничего и придумать нельзя… — восторгнулась Дарья Николаевна.
— А мне это сразу, сейчас пришло в голову…
— Удивительно…
«Особа» самодовольно улыбнулась.
— Но наследство тетушки все-таки останется его, Маше довольно и половины… Она обещает быть красивой девушкой, за богача выйдет… — заметила Салтыкова. — И при этом воля покойной тетушки — я ее изменить не вправе…
— Золотое у вас сердце, Дарья Николаевна. Делайте как знаете. Она сконфуженно потупилась…
— Со смертью тетушки я потеряла лучшего друга…
— Я готов быть им для вас всегда…
— Ваше превосходительство…
— А может быть мы их еще и поженим… — начала фантазировать «особа». — Родство между ними, как говорит народ, «седьмая вода на киселе», а Привычка детства часто превращается в прочное чувство любви.
«Особа» вздохнула. Вздохнула и Салтыкова.
— Как знать будущее… Все от Бога…
— Это верно, но человек может предполагать.
— Конечно…
Просидев еще несколько времени и условившись о сохранении тайны полученного Костей наследства, «особа» уехала. Дарья Николаевна проводила его до передней.
— Ишь радость какую сообщить пришел, старый хрыч… — ворчала она, идя в свою комнату, — мне-то какое дело до этого пащенка… А хорошо бы, — вдруг даже остановилась она, — прибрать и эти денежки к своим рукам… Да не осилишь его, старого черта… Впрочем, подумаем, может и придумаем…