Людоеды (Утилизаторы)

Мясников Виктор Алексеевич

В общем, Степа к заводскому руководству не обращался, чтобы в долю не брать и избежать лишних расходов. Чтобы получить оборотный капитал, он толкнул налево нигде не числившиеся материальные ценности, которых накопил немало, находясь на ответственном посту и заботясь о производственных интересах. Так поступали все. Кабель, телефонные аппараты, медь, алюминий и свинец позволили нанять бригаду заезжих шабашников и в ударные сроки продлить подземный коллектор до гаража ветлечебницы. Дальнейшие расходы были сведены до минимума. Цемент, арматура, листовой металл, доски, гвозди, сварочная аппаратура и все остальное совершенно безвозмездно приобреталось на обширной заводской территории. Даже агрегат для размолота формовочной массы перетащили по частям и приспособили для производства костной муки.

Вскоре

первые норки точили зубы о воняющих болотом прудовых карпов, не брезгуя и собачатиной. Главврач маленькой ветлечебницы сделал свое заведение центральным собачьим моргом города. Подпольную ферму обслуживал всего один работник. Старательный, исполнительный, трудолюбивый, он страдал всего одним недостатком - пролетарской жаждой социальной справедливости. Он решил, что если горбатится в этом подвале день и ночь, то, по крайней мере, на треть все это должно принадлежать ему. И не придумал ничего лучше, как шантажировать хозяев, угрожая донести властям об их подземном хозяйстве. Пришлось взять его в долю, но потребовать, чтобы вклад был не только трудовой, но и материальный. Глупый одинокий человек имел только квартиру. Ее и внес. Как бы на время, до ближайшего урожая шкурок. Но когда закончили убой и свежевание, растянув шкурки на правилках, собачий доктор ликвидировал партнера. Третий - лишний. А сам въехал в его квартиру. Проблема, куда спрятать труп, решилась сама собой. В звериные желудки. А на ферме появился первый бомж-батрак.

Халалеев усилил осторожность и меры безопасности, он не желал подставляться. Управлял делом издалека. Еще через год устранил старого приятеля - собачьего доктора. Не сам, а с помощью Бугра. Доктор оказался тривиальным наркоманом. Ветлечебница не могла обеспечить его нужным количеством дури, и он начал продавать на птичьем рынке песцовый молодняк, утверждая, что половина фермы принадлежит лично ему, и он может с этой своей половиной делать все, что заблагорассудится. Набрав команду таких же наркоманов, готовых на любое преступление ради укола, он перешел грань риска, устроив в городе несколько масштабных разбоев.

Ради спасения дела пришлось и его наладить в разделочную. И всю его банду беспредельщиков. Бугор оказался ценным приобретением. Сам не ширялся, бригаду держал в кулаке, дело знал и другим не позволял сачковать. Проведя безвыходно на зоне семнадцать лет, он был не способен к другой жизни. Тюремный режим подвала его вполне устраивал. Много ли надо старому зэку? Кружку чифира, что-нибудь выпить и закусить, "машку" на вечер и чтоб надзиратель над душой не стоял. Постепенно сбилась крепкая бригада из бывалых уголовничков, которым в этой жизни податься совершенно некуда, а уколоться надо. Каждый из них понимал, что на воле ему никто не приготовил ширнуться, а потому был вполне удовлетворен подземной жизнью и работу свою исполнял не за страх, а, так сказать, за совесть. Только с Садыком получился прокол. Тот возомнил себя крутым и начал из себя блатного строить. Не работал, только надзирал и дурь варил на всю кодлу. И ничего бы страшного, но он завел поганую манеру гулять в город. А там то напьется, то подерется. И уже ясно просматривалось желание отправиться на вольный воровской промысел. Просто удивительно, что до сих пор не ушел. Время от времени он являлся с прогулки с приличной пачкой денег и целыми коробками ампул и пакетиками "герыча", которыми ни с кем не делился. В принципе, он мог бы себя обеспечить кайфом, так что не подвальная ханка, сваренная из сухой маковой соломки, его тут держала. Наконец Степа понял, чего дожидается Садык. Забоя, чтобы заграбастать всю пушнину. Что ж, значит, он в очереди на убой сам стал значиться под первым номером. Тут Степа дал промашку, этого приблатненного следовало кончать сразу, пока чего не натворил. И вот результат: позарился подлец Садык на пролетарскую получку, приволок этого Вову Меншикова...

* * *

Вовец держал дистанцию. Не приближался к Халалееву вплотную, но и не отпускал его слишком далеко. Он прекрасно понимал, что тот неспроста водит по заводу, и держал его под прицелом. Тяжелая ночь вымотала все силы, и Вовец держался на ногах исключительно за счет нервного возбуждения. И все сильнее точила душу мысль, что

сына уже нет в живых. В подвале, пока длилась маленькая подземная война, Вовец гнал прочь эту мысль, стараясь сосредоточиться на главном. Но сейчас он не мог сопротивляться. И постепенно в нем закипала ярость, опасное чувство. В первую очередь опасное для него самого. Ярость ослепляет и оглупляет, не дает трезво оценить ситуацию и толкает на необдуманные действия. Вовец был готов стрелять при первом же резком движении Степы или кого-то другого. Он предполагал, что Халалеев ведет его в засаду, где ждут какие-то недобитые дружки.

Они вошли в корпус, стали подниматься по лестнице. На этажах захватанные грязными руками двери украшены облупленными табличками: "Раздевалка цеха N6", "Мужские душевые" и тому подобное. Вовцу приходилось одновременно держать в поле зрения Халалеева и эти двери. А вдруг какой-нибудь тип с топором или автоматом выскочит? Или сразу двое? Последний лестничный марш упирался в маленькую железную дверь, отягощенную большим висячим замком. Халалеев сунул руку в карман. Вовец дернулся, выпростал обрез из тряпичного кокона, упер стволы в спину начальнику связи. Отбросил скомканную штору и тихо, но ясно сказал:

– Не шевелись.

Левой рукой пощупал сквозь карман руку Халалеева. Ничего опасного, ключ. Это нервы, он же обыскивал его в кабинете. Все равно надо держать ухо востро. Халалеев отпер дверь. Он почувствовал напряжение Вовца, его готовность спустить курки, и, похоже, испугался. Двигаться стал медленно, стараясь видеть Вовца через плечо.

Вышли на крышу. Обширное поле, неровно покрытое серым растресканным битумом. Торчащие грибками трубы вентиляции. Халалеев еле плелся, косился через плечо, оглядывался. Вовца эта медлительность раздражала. Несколько раз он порывался врезать своему пленнику, чтобы двигался шустрей. Но сдерживал себя, чтобы не утратить контроль над собой и, как следствие, над ситуацией. Но почему, в самом деле, Халалеев так медлителен? Либо он не может отвести к мальчику, либо выжидает подходящий момент, чтобы разделаться с Вовцом. Либо то и другое вместе. И сейчас на голой равнине крыши Халалеев убедился, что Вовец один, его никто не подстраховывает.

Узкая, почти вертикальная железная лестница вела ещё выше, на крышу кирпичной пристройки. Халалеев стал подниматься, хватаясь руками за поперечины. Это было идеальное место, чтобы избавиться от конвоира. Идущего вторым можно одним пинком отправить вниз или навернуть сверху кирпичом.

– Стой!
– крикнул Вовец.
– Халалеев замер. Вовец ухватил его левой рукой за ремень.
– Вот так, теперь тащи меня.

Кое-как вскарабкались. Ветерок ерошил волосы. Стрижи проносились перед лицом. Гладь пруда сверкала под солнцем так, что резало глаза.

– Долго еще?
– Вовец терял терпение.

– Еще немного и вниз, - нервно выдохнул Халалеев.

– Хочешь сказать, что прогуливал мальчика по заводским крышам?

– Нет. Просто этот путь самый короткий.

Через десяток шагов они остановились у края крыши. Халалеев опасливо не дошел полметра до кромки. Показал жестом - гляди вниз. Вовец высоты не боялся, слишком много излазил горных круч и отвесных скал на своем веку. Глянул и сразу понял, что видит сверху тайную звероферму: ряды клеток, шастающие в проходах между ними зверьки. У него аж в глазах потемнело от страшной догадки. Не хочет ли Халалеев сказать, что Олежку давно убили и скормили маленьким хищникам?

Он схватил начальника связи левой рукой за ворот рубашки и притянул к себе, поставил его на край крыши. Ткнул стволы обреза в судорожно дергающийся живот. С ненавистью посмотрел в выпученные глаза Халалеева, наполнившиеся животным ужасом. Когда сзади многометровый провал, а впереди взведенные курки, и палец на спуске держит человек, дрожащий от гнева и ярости, ужас овладеет любым.

– Не там, не там!
– завопил Халалеев.
– На площадку смотри! Белая "десятка"!

Вовец глянул ему через плечо на площадь перед проходной. Сверху она просматривалась как на ладошке. Белый "жигуленок", единственный здесь автомобиль в этот воскресный день, был припаркован на дальнем конце, где имелся узкий выезд на одну из второстепенных улочек.