Лютер
Шрифт:
Всю мощь своего гнева король обрушил на посредника, устроившего этот союз. Кстати обнаружилось (странно, что так поздно!), что все это время Кромвель втихомолку занимался пропагандой лютеранских идей. Кромвелю немедленно вынесли смертный приговор, а вместе с ним казнили еще трех лютеранских проповедников и — для справедливости — трех католических священников, несогласных с всевластием короля в вопросах религии. Заодно прихватили и графиню Солсбери, которой исполнилось 80 лет и единственное преступление которой заключалось в том, что она была матерью кардинала Поула.
Удачным для себя моментом не замедлил воспользоваться ярый враг Кромвеля англокатолик герцог Норфолк, «подсунувший» королю свою 20-летнюю племянницу, красавицу Екатерину Говард. Генрих не устоял перед ее чарами, и вскоре состоялась свадьба. В августе 1541 года Екатерину провозгласили королевой. Но и Крэнмер не дремал. Убедив короля, что его молодая жена завела себе сразу нескольких любовников,
Лютера не стало еще раньше, так что торжества Реформации в Англии ему увидеть уже не довелось. Когда Англия порвала с Римом, он всей душой надеялся, что она последует примеру скандинавских стран и объявит протестантизм государственной религией. Виттенбергские богословы торопили князей-протестантов вступить в союз с Генрихом VIII против Карла V, рассчитывая, что Крэнмер сумеет заняться распространением лютеранства на всей территории королевства. Меланхтон посвятил Генриху один из своих богословских трактатов, за что получил неплохой гонорар в 500 золотых монет. «А нам заплатили всего пятьдесят!» — возмущалась по этому поводу Катарина фон Бора.
Смуту 1535 года, в результате которой Томас Мор и епископ Фишер отправились на эшафот, в Виттенберге встретили громом рукоплесканий. Расправу с неугодными здесь сочли справедливой: ведь король покарал нечестивцев, осмелившихся бунтовать против государственной власти. «Гнев законен (под «гневом» подразумевалась кровавая баня, устроенная католикам. — И. Г.), — писал Лютер Меланхтону, — если он обращен против изменников, воров, убийц и воплощенных бесов, какими являются кардиналы и папа с его легатами. Какая жалость, что в мире всего один король Английский, способный их всех извести!» Но он резко сменил тон, когда очередь идти на костер дошла до лютеран. Тут уж Генрих VIII превратился в мерзавца и развратника. Меланхтон открыто молился о смерти короля. «Нет для Бога лучшей жертвы, — восклицал он, — чем голова тирана! Да внушит Господь эту мысль хоть кому-нибудь из отважных людей!»
Тем не менее именно Генрих VIII, столь рьяно оборонявший свое королевство от нашествия протестантизма при жизни, сам же и подготовил его приход после своей смерти. Его сыну Эдуарду VI едва исполнилось 9 лет, и, разумеется, никакой осмысленной религиозной политики он проводить еще не мог. Напротив, Крэнмер только и ждал своего часа, чтобы с помощью двух регентов — герцога Соммерсета, дяди юного короля, и герцога Нортумберленда — приступить к осуществлению своих планов. Лютеранская партия живо подняла голову. Таившиеся до поры или освобожденные из тюрем проповедники ринулись учить народ новому Евангелию, а парламент отменил изданные покойным королем ордонансы. Католицизм вновь восторжествовал при Марии Тюдор — «кровавой королеве», унаследовавшей престол после брата Эдуарда и снискавшей всеобщую ненависть за совершенно дикую жестокость. После нее наступило царствование дочери Анны Болейн Елизаветы, восстановившей национальную Церковь Англии, в которой места католическому учению уже не оставалось вовсе.
Во Франции почву для успешного укоренения Реформации подготовил Жак Лефевр д'Этапль, критиковавший пришедшую в упадок схоластику и обличавший безнравственное поведение духовенства. Именно он провозгласил, что единственным средством борьбы против двух этих зол может стать возврат к Священному Писанию. Франциск Ассизский еще тремя столетиями раньше говорил в точности то же самое, только настаивая на необходимости дополнять слова смирением, бедностью и милосердием. Жак Лефевр, изучивший между делом сочинения Лютера, особенно воодушевился идеей о спасении одной верой в Христа-Искупителя. Сорбонна, осудившая в 1521 году около сотни тезисов, извлеченных из трудов Лютера, наложила на учение Лефевра запрет. Парижский парламент одобрил это решение и вскоре после того, как Рим отлучил Лютера от Церкви, издал эдикт, запрещающий издание религиозной литературы без цензуры богословского факультета. Переводчик произведений Лютера и Гуттена на французский язык Луи де Беркен поплатился за свою творческую деятельность жизнью. В 1528 году в Бурже состоялся собор, осудивший учение Лютера и подтвердивший католическую
В это же время стараниями проповедников Гийома Фареля, Пьера Вире и Антуана Фромана идеи реформаторов перекинулись из Берна во Французскую Швейцарию, а оттуда — в Бургундию и долину Роны. Женева заключила с Берном и Фрайбургом политический альянс, участников которого стали называть конфедератами, по-немецки Eidgenossen. Во Франции это немецкое слово переиначили на свой лад, отсюда пошел термин «гугеноты». Гугенотами именовали приверженцев учения, пришедшего из Швейцарии. Новые идеи захватили Жана Ковена, который на латинский манер называл себя Кальвием, а впоследствии стал известен как Кальвин. Особенно привлекло его учение о спасении одной верой. Впервые он заставил заговорить о себе в 1533 году, когда подготовил для вновь избранного ректора Парижского университета Николя Копа вступительную речь, которую последний и зачитал к великому возмущению аудитории. 18 октября 1534 года в Париже и многих городах провинции появились на стенах афиши антикатолического содержания. 29 января следующего года вышел королевский эдикт, направленный против еретиков. Коп бежал в Базель, а Кальвин предпочел кочевать из города в город, объехав таким образом Страсбург, Базель, Феррару и Лион. Наконец он прибыл в Женеву, где провел два года, затем еще на три года был выслан, но с 1541 года окончательно обосновался в этом городе и занялся организацией местной Церкви, которая стала известна не только во всей Швейцарии, но и во Франции, Нидерландах, Шотландии и Венгрии.
Вопреки надеждам, которые в Виттенберге возлагали на Франциска I, он так и не влился в ряды Реформации. Его альянс с немецкими князьями носил чисто политический, но ни в коем случае не религиозный характер, и воевал он с Карлом V, а отнюдь не с католической Церковью. Демонстрируя политическим руководителям шмалькальденской группировки самое дружеское расположение (то же самое он, впрочем, делал и по отношению к Сулейману — еще одному союзнику Франции по борьбе с императором), он пылал ярой ненавистью к любым проявлениям ереси, ощущая за спиной поддержку всей религиозной и интеллектуальной верхушки французского общества. Согласно королевским ордонансам от 1540 и 1542 годов, бальи [27] и прокуроры на всей территории страны получили право привлекать к королевскому суду лиц, заподозренных в отходе от истинного учения.
27
Королевский чиновник, выполнявший административные и судебные функции. (Прим. перев.)
В 1545 году члены секты водуан из Дофине и Прованса, примкнувшие к Реформации и увлекавшиеся иконоборчеством, допустили ряд явных перегибов. Король обрушил на них мощь армии, предавшей их земли мечу и огню. За несколько недель солдаты награбили и разрушили больше, чем еретики за 10 лет. Несколько месяцев спустя после смерти Лютера в городе Mo отправили на костер 14 протестантов, обвинив их в извращении таинства причащения.
Со смертью Франциска I, последовавшей 31 марта 1547 года, репрессии не кончились. Его сын Генрих II продолжил их с еще большей энергией. Скандальная связь короля с Дианой де Пуатье, известная всей Франции, заставила советника Анна дю Бура взять на заседании парламента слово и во всеуслышание сказать то, о чем остальные только шептались: «Справедливо ли осуждать людей, которые идут на костер с именем Иисуса Христа на устах? Справедливо ли карать их, как не карают даже прелюбодеев?» Смелость дорого обошлась дю Буру — он и сам отправился вслед за теми, чью жизнь пытался защитить.
Поначалу Кальвин отнесся к Лютеру с горячим восхищением. Даже самые грубые выходки последнего казались ему «святым упрямством», «святым бахвальством», «святым чванством». Позже он объявил Лютера «новым папой», что отнюдь не равнялось комплименту. «Раздражительность Лютера, — писал он Буллингеру, — совершенно невыносима. Самолюбие не позволяет ему признаваться в своих недостатках, и он терпеть не может, когда ему противоречат». А вот что он писал Меланхтону: «Каким приступам гнева подвержен ваш Перикл! Признаюсь, мы многим обязаны ему, и я только радовался бы росту его авторитета, если б он научился владеть собой... Плохо дело, когда одному человеку позволено больше, чем всем остальным, особенно плохо, если этот человек не боится злоупотреблять своей властью. Я убежден, что, отрекаясь от собственной воли из страха обидеть одного из нас, мы подаем весьма дурной пример потомкам. Он груб, с этим согласны все, но самая грубость его приводит в отчаяние именно потому, что все кругом стремятся ему угождать». Затем настал черед расхождений богословского характера, коснувшихся проблемы предопределения, роли светской власти (Кальвин склонялся к идее теократии), но главным образом евхаристии. Когда Кальвин узнал, что Лютер предлагает совершать возношение даров во время причащения, полагая, что это позволит верующим поклоняться Телу и Крови Христовым, он с негодованием объявил, что «Лютер воздвиг идола в Божьем храме».