Лже-Нерон. Иеффай и его дочь
Шрифт:
«Он, значит, не забыл, – подумал Цейоний с удовлетворением, – он помнит, что его выкинули из сената».
– Я слышал, – сказал он весело, – что вы и здесь даром времени не теряли.
– Ну конечно, – добродушно откликнулся Варрон. – Не так уж мы стары, чтобы сидеть сложа руки. Если не заниматься хоть немного культурполитикой, то куда же девать свой досуг? Да и ни для кого не тайна, что мое сердце принадлежит Востоку. – И он прибавил задумчиво, почти озабоченно: – Вы, Цейоний, римлянин с ног до головы, вам будет очень неуютно на этом запутанном, сложном Востоке. Если не срастись с ним сердцем… – Он пожал плечами, не докончив фразы.
Сидя прямо и неподвижно, Цейоний опять поскреб ногтями одной руки ладонь другой.
– Сделать границы непроницаемыми, – сказал он, – утвердить дух Рима вплоть до самого Евфрата и не допускать, чтобы хоть что-нибудь чужое проникало с того берега. Иметь перед собой такую ясную задачу – ведь это лучшее средство срастись сердцем со всем здешним, с людьми и вещами. – И, стараясь смягчить резкость тона, он прибавил словно бы между прочим: – Мне очень жаль, мой Варрон, что в деле романизации нашего Востока придется отказаться от вашей помощи.
– Как так? – удивился Варрон. – Разве для человека, за которым не стоит армия, я мало сделал в этой области?
– Бесспорно, – вежливо согласился губернатор. – Вы немало способствовали насаждению в этой провинции греко-римского духа. Но и восточного вы притащили сюда, к сожалению, столько, сколько никто из римлян до вас.
– Это верно, – с удовлетворением подтвердил Варрон.
– Видите ли, дорогой мой, – продолжал Цейоний, – этого-то мы и опасаемся, этого-то мы и не любим. И конечно, – прибавил он не без злости, – вам не избежать разлада с собственной совестью, попроси я у вас совета в некоторых случаях. В самом деле, можно ли при наших вечных распрях с Востоком ждать хорошего, подлинно римского совета от того, кто является не только римским гражданином, но одновременно подданным парфянского царя и гражданином Эдессы?
«Он хорошо подготовился, – отметил про себя Варрон, – он хорошо изучил материалы обо мне. Это все тот же старый добрый враг. Пожалуй, он именно потому и стремился получить Сирию, а не какую-нибудь другую провинцию, что здесь сижу я».
Заканчивая последнюю фразу, Цейоний вытянулся еще больше. Варрон окинул его взглядом. «Я легко с ним справлюсь, – с радостью подумал он. – Он был и всегда будет ничтожеством. Правда, вот такие ничтожества и позволяют себе иногда, в своем наигранном молодечестве, увлечься и внезапно предпринять насильственные действия, чреватые неожиданными последствиями». И тут ему вдруг пришло на ум прозвище, которое он напрасно старался вспомнить все время. Дергунчик! Конечно, Дергунчик! Вот как они прозвали в школе Цейония. Так назывались деревянные куклы с подвижными руками и ногами – обычная забава на сатурналии; дернув за рычажок, можно было, потехи ради, заставить эти скрюченные фигурки распрямиться, а затем снова скорчиться. И прозвали так Цейония именно в насмешку над его потугами казаться выше, чем он был на самом деле.
Варрон развеселился, вспомнив прозвище Цейония. Он переменил тему разговора. Стал подробно расспрашивать губернатора о его частной жизни, настроении. Как оказалось, Цейоний опасался, что ему не так уж легко будет вжиться в этот чуждый всякого порядка мир восточного города. Предместье Антиохии Дафне, где были расположены виллы большинства аристократов и богачей, местность, известная всему миру своей бесстыдной роскошью, была не особенно приятным соседством для римского чиновника, исповедовавшего взгляды стоиков.
Собственно говоря, первый визит бывшего сенатора губернатору Сирии уже достаточно затянулся. Однако Цейоний задержал Варрона и снова заговорил о политических делах.
– Скажите, мой Варрон, – спросил он, – неужели вы и теперь, когда в правительственном дворце сидит не чужак, а я, будете чинить затруднения по поводу налога, предназначенного на инспектирование эдесских войск?
Дело было в том, что расходы по содержанию римского
И вот сейчас Варрон снова приводит старые доводы, уже известные губернатору по документам: такое двойное обложение не только юридически недопустимо, оно и политически опасно, оно подчеркнуло бы двусмысленность пребывания в Эдессе римского гарнизона, его враждебность городу.
Губернатор терпеливо выслушал пространные рассуждения.
– Все это прекрасно, – сказал он наконец, по-товарищески убеждая собеседника. – Но теперь, когда в этом доме сидит друг, я бы на вашем месте все же серьезно поразмыслил, не отказаться ли от месопотамского и парфянского подданства. Быть может, у вас появились бы тогда шансы восстановить свое прежнее положение в Риме.
Варрон напряженно слушал. То, что этот человек сразу же, при первой встрече, обнаружил такую настойчивость, что-нибудь да значило.
– Что вы хотите сказать? – спросил он прямо. – Значит ли это, что там намерены включить меня в сенатские списки?
Губернатор сообразил, что несколько преждевременно пошел навстречу Варрону, и поспешил отступить, приняв официально-сухой тон.
– Я, во всяком случае, – ответил он, – упомянул об этом на Палатине, и у меня создалось впечатление, что это не было встречено неблагосклонно. Впрочем, твердых обещаний, – поторопился он прибавить, – я, конечно, дать не могу. Но я предлагаю серьезно взвесить мои слова.
Варрон с трудом скрыл свое ликование. Они, значит, убедились, эти Флавии, эти ненавистные выскочки, что без него им на Востоке не обойтись. Они хотят снова включить его в сенатский список. Очень любезно с их стороны. Но на этот неуклюжий маневр такой человек, как Варрон, не попадется. Если они заполучат его в Рим, то через три месяца снова выставят из сената, но на этот раз будут умнее и разделаются с ним окончательно. Сенатор в Риме! Что за дешевая приманка! И ради этого он должен отказаться от всего, чего с таким трудом здесь достиг, – от стремления слить воедино Восток и Запад, – и должен содействовать бескрылой политике новых хозяев, которые хотят перенести центр тяжести империи на Запад и воздвигнуть стену между ним и Востоком? «Благодарю покорно, господа. Я предпочитаю оставаться „двоюродным братом“ царя Эдесского. Я буду лучше „другом Великого царя Парфянского“, чем „сиятельным господином“ в Риме».
Он выразил губернатору благодарность за хлопоты в Риме по его делу.
– Я надеюсь, – промолвил Цейоний уже более теплым тоном, – что на этом пути мы быстро сговоримся.
– Я также надеюсь, – сказал Варрон, но теперь он говорил так сухо, что слова его прозвучали как отказ.
Тогда Цейоний счел уместным коснуться и другой стороны вопроса.
– Нам просто необходимо, – заявил он, – положить конец этому спору. Подумайте, Варрон, как неприятно было бы, если бы мне пришлось в один прекрасный день принять против вас меры.