Лжедмитрий Второй, настоящий
Шрифт:
– Не будем об этом, Борис Федорович, – попросил хозяин. – Дело давно забытое. Что нам и поговорить не об чем?
– Хорошо, не будем. И верно, есть нам об чем поговорить. Ты знаешь, что Щелкалова Андрея взяли?
– Знаю, Борис.
– А за что взяли, знаешь?
– И духом не ведаю.
– При живом царе наследника на трон искал. С кесарем Рудольфом переговоры затеял. Сейчас он в пыточной комиссии.
Мстиславский в ужасе качал головой:
– И что, вина его доказана,
– Разумеется, доказана, – ответил Годунов. – Иначе бы не взяли. Да и сам он во всем Семену Никитичу признался.
Семен Никитич Годунов в то время командовал Пыточным приказом. Редко кто в чем не признавался ему.
– Значит, плохи его дела, – сказал хозяин.
– Плохи, – согласился гость. – Очень плохи. – Годунов опять помолчал. – Да и твои не лучше. На тебя показывает.
– Не может быть, Борис. Я чист! – возразил полководец.
– Чист-то чист, да не совсем, – не согласился правитель. – Кое-какие книги разрядные он для тебя переправлял. И для твоих братьев. Первенство ваше перед другими боярами выпячивал. А это зачем, для чего? Какая такая необходимость возникла?
Мстиславский испугался:
– Какая такая необходимость! Так, тщеславие детское, честолюбие взыграло!
– Честолюбие – это хорошо, – сказал Борис. – И тщеславие это неплохо. А если это не честолюбие, не тщеславие, а расчет какой дальний?
– Помилуй, Борис Федорович, какой расчет?
– А такой. Царь болен. Случись что, по этим бумагам царицу с престола очень даже нетрудно спихнуть.
Мстиславский взмолился:
– Не губи, Борис Федорович! Не клади опалу на семью! Вот тебе крест, никогда не буду против тебя выступать!!!
Годунов задумался.
Он вспомнил, как о том же просил Афанасий Нагой.
Нагой при Иване Грозном был послом в Орде. Оттуда он писал царю, кто из бояр имел запрещенные сношения с ханом. По этим письмам Грозный посылал бояр на пытку или на плаху.
Порой сам Грозный просил Нагого показать на кого-то из зарвавшихся бояр. А потом казнил неудобного боярина «за измену».
Словам Нагого верить было нельзя – чистая Азия. А Мстиславский – европейский человек. Может слово и сдержать. И Годунов после долгого молчания сказал:
– Хорошо, Федор Иванович. Договорились.
Повернулся и пошел к карете.
– Стой, Борис Федорович! – закричал Мстиславский. – А обед? Садись, пировать будем! Все же ждут!
– Спасибо, – ответил Годунов. – Я уже обедал. Да и живот чего-то болит второй день.
Нагой и Щелкалов встретились по дороге на Белоозеро. Их экипажи столкнулись у недорогого дорожного трактира.
Может быть, Нагой и не узнал бы, кого везут и куда в потертой дальнедорожной карете, но его слуга Копнин каким-то чудом знал все.
– Смотри, Афанасий Федорович, Щелкалова везут.
Действительно, везли Щелкалова под небольшой, в три верховых стрельца, охраной.
Нагой подошел к щелкаловскому приставу, чтобы получить разрешение на разговор со старым знакомым, своим бывшим начальником.
– Не велено! – хмуро отвечал пристав.
– Я заплачу, – предложил Нагой.
– Не велено!
И опять же расторопный Юрий Копнин все устроил.
– Не можешь ты с ними говорить, Афанасий Федорович. Ты все по-начальнически хочешь. А тут по-человечески надо. Иди в карету. Тебя ждут.
Думный дьяк Андрей Щелкалов и дьяк Афанасий Нагой были дипломатами приблизительно одного ранга. Щелкалов был главный дьяк Посольского приказа (Министерства иностранных дел), Нагой – посол высшего разряда в самой опасной для Москвы стране – Крымской орде.
И вот оба они в опале: один уже рухнул в пропасть, другой еще идет по самому краю.
Они сидели в обшарпанной служебной карете под надзором пристава и троих служилых людей и тихо беседовали.
– Что с тобой? Куда? – спрашивал Нагой.
– Донос на меня пришел. Лука Паули – переводчик варкочевский – донес, что я с Рудольфом вел переговоры.
– Понятно, – сразу проник в суть вопроса Афанасий. Он с лету понял, что речь в данном случае могла идти только о принце Максимилиане и московском престоле. – И куда теперь?
– За Белоозеро, в монастырь. – Щелкалов помолчал и мрачно добавил: – Право, тут и не знаешь – доедешь ли. А то и удавят по дороге, как Ивана Петровича Шуйского удавили.
В карете так и висело ощущение беды и тревоги. Постаревшего Щелкалова просто трудно было узнать.
– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Нагой.
– Нет, – ответил Щелкалов. – Ничем ты мне не поможешь. Скажи только брату моему Василию, пусть все делает, как мы с ним договорились. Пусть ни от чего из порешенного не отказывается и Романовых держится.
Афанасий Нагой дорого отдал бы, чтобы узнать задуманное братьями. Но он прекрасно понимал, что через это узнание можно запросто и головы лишиться.
Они обнялись и стали прощаться. Вдруг Щелкалов спросил:
– Слушай, Афанасий, а ты сам был в Угличе, когда младенца Дмитрия убили?
– Прости Господи, не был, – перекрестился Афанасий.
– А что?
– Да говорил мне Андрей Клешнин, что там было что-то не так. И младенец не совсем тот, и похороны не вовсе те… И Вылузгин чего-то чуял, и Шуйский носом крутил. Ничего не ведаешь?