Маэстро Воробышек
Шрифт:
— Братцы, да ведь у нашего воробышка уже расправились крылышки!
Сказал это он с таким искренним удивлением и радостью, что все невольно рассмеялись. И даже Николай, взглянув на своего растерявшегося от похвалы друга, впервые за последние несколько страшных для него дней тоже улыбнулся.
И
Дружба между деревенскими и городскими школьниками не прекратилась и после того, как закрылся лагерь. Колхозные ребята стали бывать у московских школьников, а москвичи ездили с ответными визитами в колхоз. Сегодня был последний день зимних каникул. С утра сильно похолодало, и Александр Иванович начал сомневаться в том, что гости приедут. Но Федя, Анюта и Женя твердо заявили, что не может быть, что и не в такой мороз они уже приезжали.
На станцию решили отправить, помимо грузовика, сани-розвальни и еще небольшие санки для «стариков» — Александры Николаевны, Елены Петровны и Игоря Александровича, преподавателя музыкальной школы, взявшего шефство над бережковскими школьниками. На грузовике поехал Григорий Павлович, розвальнями правил Федя, а на санках, учитывая особую ответственность задания, восседал сам директор школы Павел Пантелеевич.
До прихода поезда оставалось минут десять, и все трое, оставив грузовик и привязав лошадей к столбам на пристанционной площади, пошли в здание погреться.
— А вдруг в самом деле не приедут? — высказал предположение Павел Пантелеевич, стряхивая с валенок снег. — Это же москвичи, они могут испугаться.
— Приедут, — стоял на своем Федя. — Это не просто москвичи, это — спортсмены.
— Особенно Игорь Александрович, — рассмеялся Григорий Павлович. — Он все просит меня — легче на поворотах, легче на поворотах.
Когда Федя, а за ним остальные вышли на платформу, поезд уже останавливался. Через минуту из вагона вышел Леонид Васильевич, Николай и другие ребята, с которыми так крепко подружились в это лето бережковцы.
— Молодцы, что приехали, — сказал Федя, подходя к ним.
— Договорились ведь! — Леонид Васильевич осмотрелся. — Ого, как бело все у вас!
Из вагона уже выходили взрослые. Женщины были закутаны в теплые платки, а Игорь Александрович заранее поднял меховой воротник пальто.
— Для вас мы приготовили шубы, — обратился к ним Павел Пантелеевич. — У колхозных сторожей взяли.
— Боже мой! — испугалась Елена Петровна. — Это же какие-то чудовищные размеры…
— Ничего, ничего, — рассмеялся Павел Пантелеевич, — зато не замерзнете.
Все вышли на площадь.
— Сани! — воскликнула Нонна. — Я хочу в сани!
— А механический транспорт вам не нравится? — сделал обиженное лицо Григорий Павлович.
— Нет, нравится, только на санях я никогда еще не ездила.
Усаживались шумно, со смехом. Долго упаковывали в шубы Александру Николаевну, Елену Петровну и Игоря Александровича. Потом спорили, кому ехать в розвальнях, кому в автомашине. В конце концов мальчишки, потерпев поражение, полезли в кузов грузовика, где предусмотрительно было постлано сено и лежали холщовые мешки, которыми, как объяснил Григорий Павлович, можно будет укрыться от ветра. Виктора усадили в кабину. Когда машина тронулась, сани и розвальни были уже далеко.
Отъехав порядком от станции, Григорий Павлович спросил:
— Помнишь, как везли тебя из больницы? Теплее тогда было?
— Да, значительно теплее, — улыбнулся Виктор.
Как же ему не помнить той поездки? Ведь с нее, собственно, все и началось. И его похождения, и Николая. Интересно, встречается ли он сейчас с Тангенс? Нет, конечно, нет. Какая-то лихорадка была тогда у него и прошла. А может еще и не прошла?
— Вот они, наши, — показал Григорий Павлович на дорогу.
Далеко впереди, в стороне от наезженного автомобильными колесами шоссе, виднелись сани. И эти сани, и этот белый снежный покров преобразили все вокруг, и Виктору казалось, что он попал в какие-то совсем незнакомые места. И так было с ним каждый раз, когда приезжал он сюда, и осенью и в начале зимы — все неузнаваемо менялось.
— Что-то с ним случилось, — заволновался Григорий Павлович. — Или нас ждут.
Через несколько минут машина была уже рядом с санями.
— Что тут у вас? — высунувшись из кабины, спросил Григорий Павлович.
Но, видимо, ничего страшного не произошло, потому что все по-прежнему были веселы, оживлены. Только Павел Пантелеевич с нахмуренным видом возился возле лошади.
— Попали в сугроб и чуть не опрокинулись, — доложил Игорь Александрович. — Но нам не страшно и свалиться, такая броня на нас.
— Это я виноват, — садясь на козлы, признался Павел Пантелеевич, — не заметил этой рытвины… Теперь буду осторожнее.
— Не надо осторожности! Это все очень интересно, такие сильные переживания! — воскликнула Елена Петровна, высовывая из воротника огромной шубы красненький носик.
Павел Пантелеевич грозно взмахнул кнутом.
— Но! Поехали!
И лошади рванули вперед. За ними двинулись розвальни.
Федя правил лошадьми стоя. Это у него выходило очень шикарно, — так сказала ему Нонна. И теперь он решил всегда ездить только так. Потом Нонна попросила у него вожжи. Лошади, видимо, отнеслись к новому вознице с недоверием, потому что, как ни кричала девушка свое: «Но, но!», они сразу же сбавили бег и поплелись ленивой рысцой. Потом вожжи перехватила Лена. Она сначала упрашивала лошадей, потом начала кричать на них, но лошади не прибавили шагу. Наконец снова взял вожжи Федя. И словно для того, чтобы окончательно укрепить авторитет своего хозяина в глазах этих городских девчонок, лошади дружно понеслись, отбрасывая копытами прямо в лица ребят комья снега.