Маг в законе. Том 1
Шрифт:
От дверей, пропустив сугроба вперед, Джандиери через плечо поглядел на тебя.
Взгляд-санкция; пусть без подписи-печати, но от того не менее однозначная. Милая Эльза! пока мы с доктором… здесь все должны успокоиться. Ясно?
Так точно, господин подельщик! — улыбнулась ты.
Успокаивать в итоге пришлось тебя.
Поначалу все шло славно: Нюничка улыбнулся мамочке, и семья воссоединилась, ликуя, фельдшер порылся в шкафу, накапал сестричке валерианы, себе — из синей бутыли с "Веселым Роджером" на
— Это ваш муж? — мамаша, баюкая Нюничку, заискивающе повернулась к тебе. — Извините, если я…
— Нет, нет, все в порядке. Это мой муж, если вы имеете в виду офицера. Князь Шалва Джандиери, полковник Е. И. В. особого облавного корпуса.
— О, ваша светлость! если бы я! знала! если…
— Вы бы лучше Алексея Демьяныча поблагодарили, мадам Уртюмова! — вмешалась сестра, слегка захмелевшая от успокоительного; или это ей от фельдшера передалось? — Алексей Демьяныч у нас бог и царь, вашего Антошеньку, почитай, с того света вытащил!.. сами понимаете — пневмония, осложнения…
— Уртюмова? — память обдала тебя брызгами мартовской капели. Совпадения продолжались, ухмыляясь в лицо костяным оскалом белого рояля. — Простите, мадам… Уртюмов Ермолай Прокофьевич, случайно, не ваш супруг?
— Что вы!..
Ну да! мало ли на белом свете Уртюмовых!
— …мой благоверный — Уртюмов Михаил Ермолаевич, сынок ихний. Второй год как переехали, из Мордвинска, провались он, окаянный, пропадом… А вы знакомы со свекром?
— Д-да, — ноги стали ватными, пришлось сесть на край свободной койки. — Н-на рояле ему играла… в ключницы подряжалась…
Мамаша-Уртюмова подхихикнула с угодливостью: ну как же-с, шутить изволит ихняя светлость! ай, до чего смешно! Следом хмыкнул фельдшер, тихонечко подхватил бледный до синевы Нюничка; и даже сестра милосердия, поклонница докторского таланта, мелко прыснула в ладонь.
Засмеялась и ты.
Ощущение нереальности происходящего захватывало целиком, пенилось в носу колкими пузырьками; ты подошла к окну, глянула на внутренний дворик, на стекла оранжереи, на кресло у клумбы, в котором скорчился больной старикашка, одетый почему-то не в пижаму, а в дорогой, сшитый у хорошего портного костюм…
Больной старикашка в детской лечебнице.
"Консультанту плохо…"
— Здравствуй, Король, — ты шепнула это еле слышно; Княгиня, ты даже не шепнула — просто подумала:
— Здравствуй, голый, несчастный Король…
И обернулась к сестре.
— Так говорите, с того света вытащил?
Загляните в глаза сестре милосердия, загляните! Вот ведь какая интересная штука:
…сорока.
Сидит на ветке, трещит, не умолкает. Все думают — нарядом черно-белым да хвостом длинным похваляется. Или сплетни рассказывает. Ан нет, плохо люди о сороке думают!
Мальцов-сорочат в гнезде у птицы — не протолкнешься. Она-то трещит-трещит, да при этом все выглядывает: не крадется ли кто к гнезду? не обидит ли птенчиков несмышленых? Опять же жрут малыши в три горла: этому дала, этому дала, этому тоже дала — как не дать, свое ведь, родное!..
Забот у сороки — полон рот.
Так полон, что сама редко сытой бывает.
VIII. ДРУЦ-ЛОШАДНИК или КОГДА УМИРАЮТ ЛЕГЕНДЫ
Кто затыкает ухо свое от вопля бедного,
тот и сам будет вопить, — и не будет услышан.
…ты шел.
Перед глазами колыхалось, подергиваясь дымкой нереальности, сонмище людей, совпадения громоздились скалами, и ты плохо соображал: где ты? когда ты? ты ли это вообще? Кого сейчас сосредоточенно пинают ногами хмурые сельчане? тебя? Даньку Алого? чужого парнишку, крестника Девятки Пиковой…
Девятка Пик!
Востроносый ром-живчик, которого держат поодаль трое местных богатырей! Ты уцепился за эту единственную опору в ускользающем из-под ног мире. С усилием подтянулся, выбираясь из зыбкой трясины воспоминаний. Провел ладонью по глазам, возвращая способность видеть то, что есть.
Здесь и сейчас.
С мимолетным удивлением ощутил на ладони влагу.
Ты плачешь, Друц?! Нет, ты правда плачешь, Валет Пик, маг в законе?!
Не важно.
Наплевать.
Вот он, Девятка, — изнемогает в последнем, запредельном усилии, держит озверевшую толпу на честном слове; еще полслова, четверть слова, смертный выдох — и…
А вместе? а вприсядку? а шляпой оземь, ладонью по бедру?! Давай, давай, морэ, вот мое плечо, обопрись… молодец. А теперь — на два голоса: ту, балвал, ту, балвал, со на воинэса?!
Что, узнал? Узнал, вижу.
И я тебя узнал.
Вот, значит, где довелось встретиться!..
…Раз или два в месяц, по воскресеньям, ты наведывался на Конный рынок.
Знал: опасно. Знал: где, как не здесь, впору нарваться — на ромов из знакомых таборов, на мелкую мажью шушеру; на жиганов, с кем в свое время крутил общие дела или просто пропивал слам в ближайшем кабаке.
Знал; и все равно шел сюда.
Не мог иначе.
Хоть на полдня, хоть на часок окунуться в шумный круговорот, в неповторимую смесь запахов: копченая селедка, деготь, пиво, фрукты, конский и человеческий пот, вонь самокруток, подсолнечное масло, пролитое нерадивой хозяйкой прямо из бидона…
Так пахнет отроду немытое тело базара.
Так пахнет жизнь вольного рома, вора и кутилы, бесшабашного плясуна и азартного игрока, живущего минутным куражом вне «вчера» и "завтра"…
Помнишь? — в тот раз ты первым делом свернул в пивную на углу. «Гандэлык» был грязен, прокурен насквозь; пол густо усыпан охнариками цыгарок и рыбьей чешуей — вот! вот оно! от трактиров в центре, с бдительными вышибалами у входа и прилизанными половыми, тебя уже мутило.
Однако грязь грязью, а завсегдатаев здесь узнавали за версту. Едва ты успел занять излюбленное место, в дальнем углу заведения, как хозяин грохнул перед тобой две пенные кружки. Ты усмехнулся, благодаря за предупредительность; извлек из кармана купленную по пути таранку и принялся со знанием дела колотить рыбой, засушенной до деревянного состояния, о дубовую столешницу.