Магеллан. Часть 1. Прибытие
Шрифт:
Вопросов не было.
– Принято единогласно. О системах вооружения беседовать нет смысла. За время полета мы ни с кем не воевали, стало быть, все под завязку. Слово предоставляю руководителю отряда немедленного реагирования.
– Надо бы название должности сменить, – посетовал поджарый, коротко стриженый мужчина в старом комбинезоне, выкрашенном в камуфляж под раритетный стиль милитари. – Слишком уж громоздкое звание.
– Сократим до аббревиатуры, – согласился капитан. Мне даже показалось на мгновение, что он улыбнулся.
– Итак, – начал руководитель ОНР, – у меня есть
– Пилоты челноков, – обратился командир, – есть ли какие-нибудь препятствия для выполнения маневра посадки?
– Никак нет! – отрапортовала та же девушка, что спрашивала о судьбе пассажиров.
– Тогда, раз больше нет возражений… – продолжил капитан. Тут я поднялся с места, опасаясь, что мне так и не дадут слово.
– Товарищ капитан, разрешите обратиться!
– Докладывает начальник медицинской службы, – представил меня капитан. Я прошел в центр кают-компании и жестом вызвал из воздуха голокарту.
– Господа, – начал я, – взгляните на термодиаграмму самых густонаселенных поселений.
Все уставились на увеличенное изображение одного из поселений, выбранных мной неслучайно. Двести лет назад в этом квадрате была Москва.
– Судя по диаграмме, в этом квадрате сейчас проживает от ста до ста двадцати тысяч человек. Не скученно, а разрозненными агломерациями. Можно сказать, деревнями. Между населенными пунктами – от десяти до сорока километров. Между самыми отдаленными точками – сто сорок километров. Вся остальная часть Евразии, вернее, континента, который ранее так назывался, почти не заселена. Сам континент претерпел существенные метаморфозы. Нет Англии, нет Гренландии. На месте этих островов – океан. Половина Европы затоплена. Нет Кольского полуострова. Контуры береговой линии Европы совершенно иные. Относительно крупные очаги цивилизации сохранились лишь в центральной части Европы, на Урале и в Индии.
– Да, мы слушали утром доклад группы терраформирования, – перебил меня капитан, – что вы хотите донести?
Я кашлянул в кулак и, собравшись с мыслями, продолжил:
– Очевидно, что планета перенесла глобальную климатическую катастрофу. Вопрос о характере катаклизма остается открытым. На момент нашего отлета прогноз по нашей планете на следующую тысячу лет был благоприятным. Остается одно – климатическое оружие.
– Домыслы! – воскликнул научный руководитель полета. – Когда мы отправлялись в полет, на планете таких технологий не было!
– Да, не было, – согласился я. – Но мы понятия не имеем, по какому пути пошло развитие науки после нашего отлета, в частности, после преодоления нами пространства-времени в червоточине. После того, как мы вышли из червоточины в пяти тысячах световых лет от дома, до нас несколько десятков лет долетали лишь примитивные сигналы двоичного кода. Ничего длиннее пары предложений нам послать не могли физически. Мы не знаем, по какому пути шло развитие нашего общества. И потому исключить воздействие сил, нам не известных, мы не можем.
– Какое отношение к делу имеет ваша гипотеза? – поинтересовался старпом.
– Друзья, поставьте себя на их место, – взволнованно начал я. – Вы живете на планете, которую, по сути, изучили вдоль и поперек. Несколько поколений подряд ничего глобальнее циклических колебаний температуры вокруг вас не происходит. Вас на Земле более сорока миллиардов. И вдруг – а судя по масштабам бедствия, это было именно «вдруг» – весь привычный вам мир летит в пропасть. Девяносто процентов населения погибает за считанные дни, остальные девять процентов – в последующие два-три года. Немногочисленные выжившие долгое время прячутся в бункерах под землей без доступа к информации извне. Какая-то часть борется за жизнь на поверхности. Сто тридцать лет непрерывной борьбы с холодом, голодом, эпидемиями, дикой природой и друг с другом. Какова вероятность того, что сейчас эти люди все еще представляют собой ту цивилизацию, которую мы покинули двести лет назад?
– Хотите сказать, – поднялся со своего места капитан, – люди одичали?
– Я практически уверен в этом. Иначе мы получали бы хотя бы примитивные радиосигналы. Боюсь, капитан, когда вы говорили о возможном феодализме на планете, вы были чересчур оптимистичны.
С места вскочил научный руководитель полета и взволнованно заговорил:
– Хорошо. Хорошо! Пусть так. На планете дикость и варварство. Но это ли не повод как можно скорее явиться нашим потомкам с неба и принести в их мир цивилизацию, медицину, технологии?
– Не думаю, что на выходе мы получим то, чего желаем, – ответил я.
– Поясните! – потребовал научный руководитель.
– Достаточно вспомнить историю нашего общества. С изобретения колеса и до самого покорения космоса развитие планеты представляло собой бесконечную череду войн. Постоянный передел земли и ресурсов преследовал человечество на протяжении веков и тысячелетий. И каждое новое изобретение, каждое новое научное открытие приводило к тому, что хитрый и изворотливый человеческий разум находил способ применить его в военных целях. Данные о сейсмической активности планеты говорят нам о том, что эпоха глобального изменения климата завершается. Несколько десятилетий подряд люди на Земле не видят ни наводнений, ни землетрясений, ни ураганов. Та горстка выживших уже адаптировалась к текущим условиям, а стало быть, настало время передела мира.
– И как же мы можем навредить им своим появлением? – не унимался научрук.
– Мы, безусловно, сила. Мы имеем колоссальное технологическое превосходство над теми, кто сейчас борется за выживание там, внизу. Но, вернув людям технологии, мы рискуем одарить их соблазном использовать эти технологии в собственных корыстных целях. Использовать друг против друга. Мы можем развязать войну такого масштаба, после которой восстановить численность населения планеты будет уже невозможно. Даже обладая технологиями, которые доступны нам сейчас, потребуются сотни лет, чтобы выстроить новое общество. А их и так осталось менее одного процента от популяции.