Магеллан. Часть II. Егерь
Шрифт:
Доводилось ли вам когда-либо слышать, как дышит волк, увлеченный охотой и раззадоренный близостью жертвы? Сначала я услышал именно это – частое и хриплое дыхание вперемешку с нетерпеливым скулежом зверя. Затем послышались и его скорые, семенящие шаги по скрипучему снегу. У самого входа в мое убежище волк остановился и стал принюхиваться. На мгновение повисла грозная тишина. Но тут зверь почуял, что совсем близко, буквально перед его носом умирает от страха легкая добыча. Рыча и поскуливая от нетерпения, волк принялся яростно откапывать вход в берлогу. За эти сутки я третий раз кряду попрощался с жизнью.
Глава 4 – Конь.
Я готов был поклясться, что, когда мы остановились на ночлег, на небе не было ни единого признака надвигающейся непогоды. Однако стоило только разъяренному зверю ввалиться в берлогу, как сквозь тонкий свод льда я увидел всполох молнии. Следом за вспышкой раздался оглушительный раскат грома. У меня заложило уши. Через секунду вязкая глухота сменилась веселым звоном. Казалось, молния ударила прямо в ель, под которой мы ночевали, но будь оно так, замертво в берлогу свалился бы я, а не хищник. Огромная вонючая туша зверя рухнула прямо передо мной, придавив мои ноги. Остро запахло кровью. Я ощупал себя, но обнаружил, что остался невредим. Не в силах от испуга мыслить рационально, я не сразу сообразил, что зимой гроз не бывает, во всяком случае, я видел их лишь в теплые луны. Хотя, признаться, на тот момент эта информация не была для меня принципиальной. Молния поразила волка, который пытался сожрать меня. К чему было протестовать против такого решения природы? Я только за.
Спустя минуту звон в ушах унялся, и в абсолютной тишине я смог различить скрип снега. Кто-то приближался. Я узнал шаги егеря. Герман вновь предстал передо мной в своей второй светящейся голове – должно быть, надевал он ее лишь в исключительных случаях. В его руках виднелась коряга, которую он с вечера кормил рубалями. Она почему-то дымилась. Егерь наклонился и, схватив бездыханного волка за задние лапы, вытащил его из нашего убежища. Я высунул голову наружу. Ночь была на излете. Далеко на востоке начинало сереть. Звезды тускнели, еле держась на небосводе, луна же вовсе пропала.
Егерь отволок тушу волка к тракту, снял с пояса нож и одним резким движением распорол зверю брюхо. Затем он выгреб волчьи внутренности прямо на снег. Еще горячее нутро волка парило на морозе, вокруг разнесся сладковатый запах. Возможно, от него, а возможно, и от всей картины в целом меня начало немного мутить. Заметив меня, егерь выкрикнул:
– Я стаю еще днем приметил, пока шли. Этот был самым слабым. У волков так заведено, последыш, – говорил егерь, методично отделяя голову зверя от туловища, – посылают к добыче самого слабого из стаи.
Он наконец рассек позвонки и поднялся во весь рост с головой волка в руках, заглядывая мертвому животному в пасть:
– Вроде как на разведку посылают.
С этими словами он зашвырнул отсеченную голову в ту сторону, откуда мы пришли, внутренности же разбросал вокруг освежеванной туши.
– Из хороших новостей, последыш, – кряхтел егерь, раскладывая кровавые ошметки по периметру. – Стая, что охотится за нами, теперь поостережется нападать. Волки чуют силу. А такое, – егерь окинул взглядом кровавую картину, обезобразившую снежную целину, – мог сделать только сильный зверь. Они не отстанут, но и напасть не посмеют. Хотя… – Герман еще раз наклонился к желудку волка и пощупал его, – зима затянулась, дичи в лесу нет. Они голодны.
Я смотрел на эту кровавую картину, не моргая. Ножом егерь орудовал искуснее Курьмы. Наконец Герман закончил изображать побоище. Вытерев свой тесак и умыв снегом руки, он вернулся ко мне.
– Главное, чтобы другие звери не пожаловали. Собирайся, выходим, – коротко скомандовал он и начал укладывать в свой горб тарелку, волшебный шар и своего черного идола.
Начал он с хорошей новости. Вероятно, была и плохая, но озвучивать ее Герман не спешил.
Быстро собравшись, мы вновь вышли на тракт. На этот раз егерь усадил меня в импровизированные сани. Когда только успел смастерить? В берлоге я выспался, и потому меня не укачивало. Весь следующий день мы упорно продвигались на север, следуя бесконечно долгим изгибам тракта. Герман по-прежнему не позволял мне идти пешком – было очевидно, что своим ходом быстро идти я не смогу. В таком одеянии (а полушубок егеря укрывал меня с головой) я мог разве что стоять, слегка качаясь, и то не в полный рост, настолько тяжела была егерская одежда.
Герман упрямо двигался вдоль тракта, периодически останавливаясь, чтобы прислушаться к морозному утру. Дорога по-прежнему уходила на север. Шло время, а для меня картина мира не менялась вовсе. Лес как стоял стеной по обе стороны от тракта, так и оставался стоять. Только егерь различал какие-то вешки, очевидно, оставленные им по пути в курень. Время от времени он начинал говорить, как мне казалось, сам с собой. Судя по тону, отчитывал себя.
– Дурак старый. Кому чего доказал? Мог и пацана забрать, и патроны не отдавать. Что ж ты за тряпка-то такая, а, Герман?
Собственно, именно тогда я и узнал, что егеря зовут Германом. Позже я также узнал, что он частенько общается сам с собой. Сказывалось его профессиональное прошлое. Но тогда мне эта его манера поведения показалась странной. Сам я не видел, чтобы кто-либо из сотрапезников водил беседы со своим я. Максимум в обращении к богам, ну, или если выругаться нужно было. Герман же все происходящее комментировал вслух, словно диктовал для кого-то. Частенько такие беседы были направлены на тех, кто окружал его. Так он указывал своим спутникам на их ошибки, не прибегая к обращению к конкретным людям. Но все это я узнал много позже. А тогда, укутанный в его полушубок, я просто ехал в санях и дивился его выносливости.
– Зря стрелял! – пенял он сам себе, тяжело дыша. – Могли услышать как те, так и эти. И эти наверняка услышали, коли погоня.
Егерь внезапно остановился и, обернувшись, обратился уже ко мне:
– Сколько в доме винтовок?
Я не понял вопроса. Мне было неизвестно это слово – «винтовка».
Герман не унимался:
– Винтовка? Автомат? Ружье? Должно же у Курьмы быть оружие! Сколько у него стволов?
Я лишь беспомощно хлопал глазами. Герман же, наконец сообразив, снял со спины свою корявую железную палку и показал её мне.
– Это – винтовка. Она стреляет. У Курьмы есть такие же?
Корявую палку я видел впервые, поэтому смело замотал головой. В курене я таких палок ни у кого не видел. Хотя, если разобраться, я мало что видел в курене на тот момент. Жизнь моя протекала в основном в хлеву. А чего там увидишь особенного? В поля меня не брали, поскольку мал еще был, а из дома выгнали две зимы назад. Несколько раз я видел, как сотрапезники уходили на охоту. Обычно они собирались несколькими избами, грузили все необходимое в сани или подводу и уходили в Пустошь на несколько недель. Если Великий Жии был благосклонен, они привозили мертвую животину, уже освежеванную и засоленную. А еще с охоты они пригоняли скот. Нагие, грязные, обросшие, со связанными руками, мои плененные сородичи медленно входили в курень цепью по три-четыре особи, плетясь между двумя подводами. Зимой скот не попадался. Говорят, прятался в своих норах. Потому зимой охотиться почти не ходили. Курень питался запасами с лета и приобретенным на теплых менах зерном. Как происходила сама охота, я не знал. Не знал также, где сотрапезники искали дичь и чем ее убивали. По сути, эта информация была для моих сородичей под таким же запретом, как и речь.