Магелланово Облако(изд.1960)
Шрифт:
— Где это мы находимся? — спросил я, обмениваясь с ним крепким рукопожатием.
В это время Тер-Хаар приблизился к самому краю обрыва. Пейзаж, открывающийся отсюда, был волшебным. Гигантскими ступенями опускалась стена, покрытая черными ямами и шероховатыми скалами; дно пропасти, покрытое мраком, было невидимо.
— Мы на северном скате Гадлея, — сказал Руделик, — отсюда открывается самый лучший вид вон на ту стену.
И он, протянув руку, показал на освещенный солнцем обрыв, изрезанный тонкими линиями оврагов. Над обрывом, наклонившись, нависла грибообразная вершина.
— Неприступная, так называемая
Во мне проснулось чувство альпиниста, вернее селениста, потому что я не раз участвовал в восхождениях на лунные горы.
— К сожалению, пока — да, — с грустью сказал Руделик. — Я четыре раза ходил туда с братом. Но все еще не сдаюсь.
— И правильно, — сказал я. — Там козырек, пожалуй, выступает метров на тридцать?
— На сорок метров, — уточнил Руделик. — Теперь я думаю, что если бы попытаться подняться в пятый раз вон там, где виднеется небольшое углубление… Видишь?
— А может быть, оно упирается в тупик? — заметил я и хотел подойти ближе, чтобы повнимательнее рассмотреть это место, но физик с виноватой улыбкой взял меня за руку.
— Дальше нельзя, а то набьешь шишку! — сказал он. Я остановился. Мы ведь были не на Луне…
— Ну, и что ты тут теперь делаешь? — спросил я.
— Да ничего. Просто смотрю. Меня это место очаровало… Что же вы стоите, садитесь, пожалуйста. Вот здесь, — указал он на выступ над пропастью.
Мы последовали его совету.
— Хорошая у тебя квартира, — улыбнулся я, не отрывая взгляда от первозданного лунного пейзажа, напоминавшего извержение вулкана, окаменевшее в неподвижности и застывшее так навеки. — И мебель приличная, — добавил я, постукав по скале, которая отозвалась, как ящик, гулким эхом.
Руделик коротко рассмеялся.
— Когда я был в последний раз здесь, вернее — там, — после недолгого молчания продолжал он, — мне в голову пришла одна мысль. Потом я забыл ее и подумал, что следует вернуться туда, где она впервые появилась: может быть, она вновь придет в голову. Знаете, есть такая старинная примета…
— Ну, и что же?
— Мысль не появилась, но убрать этот вид мне было трудно… Однако, кажется, уже пора?
Он наклонился над пропастью так, что я невольно ощутил противную дрожь и протянул к нему руку. Вдруг весь лунный пейзаж исчез, словно на него подули. Мы сидели в небольшой треугольной комнате на письменном столе, свесив ноги вниз. В углу стоял математический автомат, покрытый эмалью янтарного цвета. Низко на стене висела фотография: наклонившись, я узнал горный хребет на Луне, который мы только что видели «в натуре». Снимок был невелик, но местность, изображенная на нем, поражала дикой красотой.
— Ты совершал туда восхождения четыре раза? — спросил я, не сводя глаз с фотографии.
— Да.
Руделик взял снимок в руки и стал рассматривать его внимательно, немного наморщив брови. «Как будто рассматривает чей-то портрет», — подумал я. Ребра скалы на снимке были не больше, чем складки на его лице, но напоминали ему места, где он упорно боролся, атаковал, отступал…
— Битва за жизнь, — пробормотал я. Он отложил снимок и бросил на меня быстрый взгляд.
— А ты занимаешься альпинизмом? — спросил он. Я утвердительно кивнул в ответ. Он оживился:
— Мой брат говорит — мы можем небольшим атомным зарядом стереть с лица Земли
— Может быть, — согласился я, — но чем же объясняется всеобщий интерес к лунным экскурсиям? Ведь у нас на Земле тоже достаточно много высоких гор, взять хотя бы Гималайский заповедник.
— Вот именно, заповедник! — стремительно возразил Руделик. — А я должен тебе сказать, что всегда предпочитал кататься на лыжах на лунах Нептуна, а не в Альпах, хотя по нашему земному снегу куда лучше скользить, чем по замороженному газу. И все же я, как и многие другие, предпочитал прогуляться на спутник Нептуна. А почему? Да потому, что дикий характер горных районов Земли не совсем натурален. Они существуют только потому, что таково наше желание: мы сохраняем их неприкосновенность. Значит, несмотря на их кажущуюся дикость, они составляют часть нашего «окультуренного» окружения. А на спутниках других планет ты сталкиваешься с природой во всей ее первозданности.
Неожиданно в разговор вмешался молчавший до сих пор Тер-Хаар:
— Не знаю, может быть, у меня слишком сильно развит инстинкт самосохранения или я страдаю самой обыкновенной трусостью, но, признаюсь, я не люблю карабкаться по горам. Альпинизм никогда не привлекал меня.
— О, это не имеет ничего общего с храбростью, — сказал Руделик. — В свое время в пустынях Плутона работала исследовательская экспедиция…
Он внезапно замолчал и с новым любопытством посмотрел на меня.
— Твой отец врач? — спросил он.
— Да.
— Я знаю его.
Я ожидал, что он продолжит разговор на эту тему, но он возвратился к тому, о чем уже начал рассказывать.
— Экспедиция, кажется, искала месторождения каких-то ископаемых. По окончании работ все ракеты улетели, кроме одной, экипаж которой должен был демонтировать и забрать оборудование. Эта работа по какой-то причине затянулась, и кислорода в ракете осталось лишь столько, чтобы добраться до ближайшей звездоплавательной станции Нептуна. Но в тот день, когда ракета должна была двинуться в путь, один из членов экипажа отправился собирать зонды для определения космического излучения, размещенные на окружающих скалах. Он тоже не любил лазать по горам, но это была его обязанность. На одном из склонов он оступился и в нескольких местах сломал себе ногу. Вдобавок он разбил телеэкран и не мог известить остальных о случившемся. Восемнадцать часов он полз до ракеты. Потом он рассказывал: «При малейшем движении боль так усиливалась, что я не раз терял сознание. Если бы я был уверен, что товарищи улетят раньше, чем кончится запас кислорода, я бы умер, а не двинулся с места. Но я знал, что они не улетят, а будут искать меня и, если это затянется, им не хватит кислорода на обратный путь. Значит, сказал я себе, надо дойти…»