Магический код
Шрифт:
Таким образом план «на всю оставшуюся жизнь» был воплощен в эту самую жизнь в рекордно короткие сроки. В воскресенье они уже никуда не ходили, провели вечер в тесном семейном кругу, в компании Лоры и Мура. А потом Иван наконец пригласил Диану в гости и взял с нее твердое обещание, что она придет. На этот раз — одна, без Тани. Таня в это время побудет с Лорой, которая, если надо, останется у Дианы допоздна. Иван заранее купил для матери билет на концерт обожаемой Жанны Бичевской, которая по счастливому стечению обстоятельств как раз в это время гастролировала в городе. И стал ждать, мучительно считая дни, часы и минуты, оставшиеся до четверга — Диана должна была прийти в
Вечером он заехал за ней на работу. После вечерней тренировки Диана была возбуждена, болтала без умолку, рассказывая о предстоящих в конце декабря областных соревнованиях. Сетовала на то, что Светка не сможет в них участвовать, потом сама же себя за это отругала: нужно радоваться, что со Светкой все в порядке, что она выздоравливает и в ее жизни будет много разных других соревнований. Рассказывала про Танины успехи в школе. Про то, как пропал во вторник вечером кот Василий, не пришел домой ночевать, и в среду не пришел, а заявился только в четверг утром весь грязный и оборванный, с пораненным ухом. Как они его все утро купали! И мазали йодом, сушили феном, кормили и как он потом завалился спать и спит, наверное, до сих пор.
Иван поставил машину на стоянку неподалеку от дома. Стоянка была на спуске, почти возле берега Волги, и они поднимались к дому, взявшись за руки. Под ногами хрустел тот самый снег, который выпал еще в воскресенье и почему-то до сих пор не растаял, хотя обычно первый снег тает быстро. В ту ночь его намело очень много, а все десять дней стоял мороз, поэтому, наверное, снег и сохранился. Диана в этот вечер была совсем такая же, как и в тот самый первый вечер, когда он подкараулил ее возле спортивного комплекса, а она подумала, что он француз. На ней были те же самые широкие джинсы, только вместо смешной кепки, делающей ее похожей на Гавроша, была маленькая вязаная шапочка.
Казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
Дома их ждал накрытый стол — Иван, волнуясь, как школьник, заранее все же решил об этом позаботиться, купил в магазине бутылку вина «Шато Калон Сегюр», тоже французского и тоже очень дорогого, потому что в прошлый раз дорогое французское вино стало для него счастливым талисманом. Не очень красиво нарезал сыр и не очень красиво разложил его на красивой черной тарелке. Достал из шкафа хрустальные фужеры, натер их до блеска и даже подумал о том, чтобы поставить на стол свечи, но сразу понял, что Диана наверняка станет над ним за эти свечи смеяться, и решил не рисковать, обойтись приглушенным электрическим светом.
Диана, оказавшись в квартире, позволила Ивану помочь снять куртку и даже разрешила расшнуровать и снять ботинки. Все то время, пока он возился с ее ботинками, она перебирала пальцами волосы у него на макушке, и каждое ее прикосновение било током. И от мысли, что придется еще пережить романтический ужин, который затянется неизвестно на сколько времени, Ивану хотелось выть на луну. И еще хотелось отругать себя за то, что он такой неромантичный.
Диана сунула ноги в клетчатые тапочки, которые в доме никто не носил, и они существовали специально для гостей. Тапочки оказались ей велики, и выглядела она в них смешно. Так смешно, что снова захотелось целовать ее, не дожидаясь окончания романтического ужина.
— Ты просто обалденная в этих тапках, — сказал он с интонацией восторженного ценителя произведений высокого искусства.
— Ну да, — ответила она, усмехнувшись, и прошла мимо него в комнату.
Он прошел следом и почти сразу услышал ее возмущенный голос:
— Это
Иван обвел комнату взглядом и ничего «такого» не заметил.
— Вот это? — уточнила Диана и ткнула пальцем в сервированный Иваном стол.
— Это романтический ужин, — признался он, повесив голову, и добавил: — Я не очень хорошо умею резать сыр.
— Сыр он не очень хорошо умеет резать. А о том, что я сегодня с двенадцати до пяти была на работе, что у меня было три тренировки подряд, ты не подумал?
— Не подумал о чем? — Иван не понял, при чем здесь ее тренировки.
— О том, что я голодная! Что я хочу есть! Что сыра мне будет мало!
— Динка, — прошептал он, заулыбался и прижал ее к себе. — Ты точно такая же… Точно такая же неромантичная, как и я…
— Это я — неромантичная? — Она отстранилась и сверкнула глазами в поддельном гневе. — Я очень романтичная! Просто мне кажется, что тарелка с макаронами и парой котлет выглядела бы на этом столе более романтично, чем этот твой сыр…
Он поцеловал ее в кончик носа, отстранился, сказал:
— Я сейчас, — и побрел на кухню.
— Эй! Ты куда? — Она остановила его на полпути.
— Я сейчас тебе макароны разогрею, — объяснил Иван. — С котлетами. Как это ты точно угадала… У нас как раз макароны…
— Что?! Макароны разогреешь? О господи… Макароны… Ну что мне с этим делать, а? Ну как так можно? А ну, иди сюда. Немедленно иди сюда! Какие еще макароны! Ну какие могут быть макароны? О господи…
Он послушно вернулся, остановился рядом, глупо улыбаясь.
— Немедленно поцелуй меня. Сейчас же, слышишь? И прекрати думать о макаронах. Думай только обо мне, и ни о чем… Ни о чем больше не думай…
Он немедленно поцеловал ее и немедленно забыл о макаронах, и о романтическом ужине, и обо всем на свете. И думал — только о ней. Только о ней, и ни о чем больше.
Он целовал ее и думал о том, что она потрясающе страстная. И чувствовал в душе непонятную легкую горечь оттого, что кто-то разбудил в ней эту страсть и научил ее быть такой несдержанной, нескромной. Что с кем-то она постигла науку любви, изучила свое тело, научилась понимать его язык. Пока он еще способен был что-то соображать и о чем-то думать, эта непонятная ревность гнездилась в душе тонкой змейкой, сворачивалась упругими кольцами. Ревновать к прошлому — нет ничего более глупого, а тем более ревновать к прошлому женщину, которая была замужем и имела почти взрослую дочь.
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове — и исчезли, взметнувшись облаком невесомого пара и растворившись в обжигающих лучах растущего изнутри пламени. В ее шепоте, в ее бесконечном, таком драгоценном, бормотании. Каждое ее слово он ловил губами и пробовал на вкус, зная наверняка, что никакое, даже самое дорогое французское вино не сможет сравниться с этим восхитительным вкусом ее губ, шепчущих уже знакомые, уже родные и такие важные, абсолютно бессмысленные слова.
Взрыв назревал внутри с первой секунды — но он знал, что сумеет сдержать себя, что будет еще долго бороться с собой за каждый ее тихий стон, за каждый ее вскрик, он будет бороться с собой, чтобы она кричала и стонала очень долго. Он сумеет свести ее с ума по-настоящему, сумеет заставить забыть все на свете и сделать так, чтобы мир вокруг нее исчез — точно так же, как исчез сейчас его собственный мир. И только в тот момент, когда она вдруг широко распахнула почерневшие глаза, а потом снова зажмурилась, впилась ногтями в его плечо и громко вскрикнула, он вдруг понял, что бороться с собой у него уже больше нет сил. И почти потерял сознание, оказавшись в ослепительно ярком промежутке между мирами.