Магия отступника
Шрифт:
В его голосе прозвучала нотка страха, полоснувшая меня по сердцу. Я встретился с ним взглядом.
— Я же уже сказал, Кеси, все хорошо. Никто не спросит тебя, проезжал ли я здесь, потому что по пути из города я встретил капитана Тайера и его людей. И они меня убили.
Он уставился на меня.
— Что? Но ты же…
Я быстро шагнул вперед. Он отпрянул от моего прикосновения, но я прижал ладонь к его лбу и заговорил, вкладывая в слова душу. Я хотел его защитить, и другого пути не было.
— Тебе снится сон, Кеси. Всего лишь сон. Ты услышишь о моей гибели, когда в следующий раз поедешь в город. Капитан Тайер поймал меня при побеге и собственноручно забил до смерти. Его жена отмщена. При свидетелях. Все
Договорив, я осторожно подтолкнул Кеси, укладывая его в постель. Он опустил веки и приоткрыл рот, глубокое ровное дыхание наполнило его грудь. Кеси уснул. Я тяжело вздохнул. Он разделит ложные воспоминания с толпой, окружившей меня на улице города. Даже мой лучший друг Спинк запомнит, что меня забили до смерти, а он не сумел это остановить. Эмзил, единственная женщина, полюбившая меня, несмотря на уродливое жирное тело, будет считать так же. Они расскажут об этом дома моей кузине Эпини, и она им поверит. Я надеялся, что они не станут слишком долго и горько по мне скорбеть. На мгновение я задумался, как они сообщат эту новость моей сестре и расстроит ли она отца. Затем решительно отмел мысли о прежней жизни. Она уже позади, и с ней покончено.
Когда-то я был высоким и сильным, сыном-солдатом знатного человека, и меня ждало блестящее будущее. Все в моей судьбе было решено заранее. Я закончу Академию, вступлю в ряды каваллы в офицерском чине, отличусь на службе королю, женюсь на прелестной Карсине, проживу жизнь, полную приключений и доблести, пока наконец не выйду в отставку и поселюсь в поместье брата, где достойно встречу старость. Если бы в меня не проникла магия спеков, так бы все и случилось.
Кеси всхрапнул и перекатился на бок. Я вздохнул. Пора уезжать. Как только новость о моей смерти распространится, кто-нибудь приедет сюда, чтобы сообщить ему. Я не хотел больше тратить магию — меня уже терзал вызываемый этим голод. Стоило мне вспомнить о нем, как мой желудок отчаянно заурчал. Я торопливо обшарил шкафы в поисках съестного, но вся найденная еда показалась мне засохшей, старой и непривлекательной. Я жаждал сладких ягод, согретых солнцем, сытных землистых грибов, пряных листьев водяного растения, которыми Оликея кормила меня в последнюю нашу встречу, и нежных хрустких кореньев. Взамен я мрачно взял с полки пару круглых галет, превозмогая отвращение, откусил большой кусок и снова потянулся к сабле. Пришло время убираться отсюда.
Клинок ожег меня, а когда я выпустил рукоять, едва не выпрыгнул из моей ладони, словно какая-то сила оттолкнула его, и с лязгом упал. Я подавился сухим крошевом и осел на пол, задыхаясь и сжимая пострадавшую кисть. Когда я взглянул на ладонь, она была красной, словно я схватил пучок крапивы. Я потряс рукой и вытер ее о штаны, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Оно не прошло. И тут я понял.
Я отдал себя магии. Холодное железо больше не было мне покорно.
Я медленно поднялся и попятился от упавшей сабли и правды, которую упрямо не желал признавать. Сердце молотом стучало у меня в груди. Я войду в лес безоружным. Железо и все, что им порождалось, ушло из моей жизни. Я помотал головой, словно отряхивающаяся от воды собака. Не стоит думать об этом прямо сейчас. Я не мог в полной мере осознать значение происшедшего, а в тот миг еще и не хотел осознавать.
Я окинул хижину прощальным взглядом, запоздало поняв, что мне нравилось жить здесь в одиночестве, делая все по-своему. Никогда в жизни у меня не было подобной свободы. Из отцовского дома я отправился прямо в Академию, затем
Но останусь в живых. И те, кого я люблю, будут жить дальше. Когда меня схватила толпа, мне привиделось куда более страшное будущее, в котором оставалось только надеяться, что Эмзил не умрет, изнасилованная толпой, а Спинк выживет, когда его солдаты обернутся против него. Моя собственная смерть меркла в сравнении с этим. Нет, то, что я выбрал, — лучше для всех нас. Теперь же мне следовало идти дальше, пытаясь сохранить остатки порядочности. Жалея, что войду в новую жизнь с пустыми руками, я с тоской посмотрел на свои нож и топор. Нет. Железо мне больше не товарищ. Но свое зимнее одеяло, лежащее на полке, я возьму. В последний раз оглядев хижину, я вышел и плотно прикрыл за собой дверь, провожаемый могучим храпом Кеси.
Когда я вышел, Утес поднял голову и с укором посмотрел на меня. Почему я не распряг его, чтобы он мог спокойно попастись? Я глянул на солнце и решил оставить коня здесь. Казалось вполне возможным, что он сам вернется в стойло, лишившись в Геттисе седока. Я не мог снять с него сбрую, иначе кто-нибудь обязательно задумается, кто это сделал. Я надеялся, что, кто бы ни забрал Утеса себе, он будет хорошо с ним обращаться.
— Оставайся здесь, дружище. Кеси за тобой присмотрит. Или еще кто-нибудь.
Я похлопал его по шее и оставил у хижины, а сам двинулся через кладбище, которое так хорошо знал. Я миновал изрубленные остатки моей живой изгороди и вздрогнул, вспомнив, какой я видел ее в последний раз — заваленной дергающимися и извивающимися телами, в которые в поисках пищи вонзались мелкие корешки. На мгновение я вновь окунулся в ту ночь, озаренную светом факелов.
Случалось, хоть и нечасто, что люди, умершие от чумы спеков, становились так называемыми ходоками. Один из врачей в Геттисе считал, что они впадают в подобное смерти оцепенение, а через несколько часов приходят в себя в последней попытке выжить. Удается это немногим. Другой врач, суеверный почитатель потусторонних сил, восхищавших нашу королеву, полагал, что ходоки — не люди, вернувшиеся из-за порога смерти, а лишь их тела, оживленные магией, чтобы доставить какие-то послания живым. Поскольку я и сам некогда побывал ходоком, я имел на сей счет собственное мнение. В тот год, что я провел в Королевской Академии каваллы, я, как и многие мои товарищи, заразился чумой спеков. «Умерев», я оказался в спекском мире духов. Там я сразился со своим другим «я» и древесным стражем и, победив их, вернулся к жизни.
Моя бывшая невеста Карсина тоже стала ходоком. В последнюю ночь, которую я провел кладбищенским сторожем, она выбралась из гроба и пришла ко мне просить прощения, чтобы обрести покой. Я хотел спасти ее и выскочил из хижины, собираясь отправиться в город за помощью. Но моим глазам предстало невообразимое зрелище: другие жертвы чумы тоже восстали из гробов и двинулись к деревьям, которые я по неосторожности посадил. Я знал, что это каэмбра, тот же самый вид, какой спеки называют деревьями предков. Я понял это, когда жерди начали прорастать листьями. Как я мог не осознать опасности? Не магия ли ослепила меня?
Каждый ходок выбрал дерево, сел около него, прислонившись спиной к стволу, и принялся кричать от мучительной боли, когда голодные корешки вонзились в его плоть. Я никогда не забуду того, что увидел той ночью. Один мальчик отчаянно плакал, а его голова, руки и ноги судорожно подергивались, пока дерево, пожирая его тело, привязывало его к стволу. Я ничего не смог для него сделать. Еще больше меня потряс вид женщины, молившей о помощи и протягивавшей ко мне руки. Я схватил их и попытался оторвать ее от дерева, уберечь не от смерти, но от продления жизни, невозможного для гернийской души.