Макропсихология современного российского общества
Шрифт:
В подобных условиях призывать психологию к обретению практической релевантности означало бы ломиться в открытую дверь, ибо такой релевантностью она уже обладает. Однако социальная релевантность психологии не эквивалентна ее практической релевантности. Социальная релевантность любой науки включает ее практическую релевантность 4 , но не сводится к ней, далеко выходя за ее пределы. Для обретения наукой практической релевантности достаточно ее активного участия в «малых делах», что характерно для современной отечественной психологии, в то время как социальная релевантность требует вовлеченности в «большие дела».
4
Вообще следует отметить, что для социогуманитарной науки, в отличие от естественной и технической, более характерно не столько практическое применение, сколько «социальное разыгрывание» знания в разных, а не только в чисто практических, направлениях.
Б. Адам и Ю. Ван Лун выделяют три основные функции социальных теорий: 1) социальная инженерия (участие в социальном конструировании порядка и контроля), 2) осмысление (прояснение и объяснение) происходящего
5
В то же время существуют и исключения из этого правила. «О ценности теории можно в конечном итоге судить по ее полезности, которая доказывается результативностью методов воздействия на психологические изменения», – писал А. Бандура (Bandura, 1986, р. 40). Он же подчеркивал, что психологическая наука должна участвовать в «изменении функционирования социальной системы» (Bandura, 1973, р. 323). Более локальные, но тоже достаточно существенные социальные задачи ставил перед психологией Б. Ф. Скиннер – такие, например, как реформу пенитенциарной системы на основе знания о принципах научения, личности и психопатологии (Skinner, 1978).
Не призывая психологов к подготовке социальных революций и другим видам политической мобилизации масс 6 , являющейся третьей функцией социальных теорий в представлении Б. Адама и Ю. Ван Луна, рассмотрим психологическую науку с точки зрения двух других функций, отметив, что их можно трактовать как функции не только собственно психологических теорий, но и психологического знания в целом.
МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ ПСИХОЛОГИИ
6
Вместе с тем эта функция социальной теории и вообще социогуманитарной науки представляется важной и в «спокойном» обществе, не помышляющем о революциях. В частности, гражданское общество предполагает достаточно высокий уровень политической мобилизации граждан. Важной задачей выглядит и мобилизация нашего общества на его очищение от разнообразной «скверны» в виде криминализации, коррупции, деградации морали, наркомании и т. п., которое, возможно, вскоре станет нашей национальной идеей.
Осмысление и объяснение процессов, происходящих в обществе, является одной из главных (если не самой главной) функцией любой социальной науки, которую можно назвать ее мировоззренческой функцией. Даже если понимать психологию как науку о человеке, а не об обществе, абстрагируясь от таких ее разделов, как социальная психология, политическая психология, этническая психология и др., то и в данном случае она не является исключением, поскольку образ человека во многом задает образ общества 7 .
7
Подтверждением может служить опыт всех социальных наук. В учебниках политологии, например, регулярно отмечается, что все социальные теории можно разделить на две группы в зависимости от лежащего в их основе представления о том, какова природа человека, можно ли ему доверять, а стало быть, какую степень свободы ему можно предоставить. В основе одной группы концепций, восходящей к Т. Гоббсу и Дж. Локку, лежит представление о том, что человек по своей природе агрессивен, стремится монополизировать общественные ресурсы, увеличивать свои выигрыши за счет окружающих и поэтому нуждается в подавлении и контроле со стороны общества, основным инструментом которых служит государство. В основе либеральных теорий общества лежит прямо противоположное представление о человеке (Political psychology, 1986). Среди психологических теорий яркий пример концепции первого типа – теория З. Фрейда, концепций второго типа – теория К. Роджерса. А примером столкновения соответствующих взглядов на природу человека может служить признание К. Роджерса о том, что «когда такой фрейдист, как Карл Меннингер, говорит мне в дискуссии по этому вопросу, что он воспринимает человека как „врожденное зло“ или, более точно, „врожденную деструктивность“, я могу только в изумлении покачать головой» (цит. по: Хьелл, Зиглер, 1997, с. 534). При этом идея Роджерса о том, что человек рационален, а «абсурдность многих его поступков, столь очевидная в повседневной жизни (например, убийства, изнасилования, жестокое обращение с детьми, войны), проистекает из того, что человечество пребывает «не в согласии» со своей истинной внутренней природой» (там же, с. 552), выглядит довольно странной.
Объяснение происходящего в обществе предполагает создание образа самого общества – как общества в целом, так и того конкретного общества – российского, американского, германского, голландского и др. 8 , – в котором развивается та или иная национальная наука. И если западная психология в этом отношении всегда была достаточно активна (яркий пример – фрейдизм, описание которого входит в учебники социальных теорий), то отечественная психология традиционно скромна в проявлении своего мировоззренческого потенциала.
8
Высказывается, например, представителями европейской психологии (см.: Андрева, Богомолова, Петровская, 1978) и представление о том, что образ общества в целом – это абстракция, поскольку любое конкретное общество обладает уникальной спецификой, выражающей его социокультурные особенности, и поэтому, скажем, психологические закономерности, выявленные американскими психологами, нераспространимы на другие культуры. Не отвергая эту точку зрения, все же трудно отрицать, что имеются и универсальные, надкультурные психологические закономерности, а различные общества имеют надкультурные инварианты. В противном случае сама возможность существования наук об обществе оказалась бы под вопросом.
Так, теории, которыми по праву гордилась советская психология, были разработаны на марксистских основаниях, в целом разделяя представление об обществе, характерное для марксизма, что во многом и обрекло ее на роль «надстроечной» науки. Современная же отечественная психология вообще не может похвастаться общими теориями, вместе со всей нашей социогуманитарной наукой превращаясь в механизм трансляции знания, в том числе и теорий, из западной, преимущественно американской, науки в нашу социальную практику (см.: Юревич, 2004). При этом современные отечественные психологи, не создающие общих теорий, а тем более, не вырабатывающие образов общества, похоже, довольствуются заимствованием образов, сгенерированных другими науками, которые, в результате, транслируются и в психологию. А из всех подобных образов наиболее «прилипчивым» в нашей психологической науке оказался марксистский экономико-центристский образ.
Не пуская запоздалых стрел вслед марксизму 9 , все же уместно напомнить, что он был у нас не только догмой и руководством к действию (да еще к какому!), но и превратился в стиль мышления с такими ключевыми атрибутами, как деление общества на экономический базис и не слишком существенную надстройку; экономический детерминизм; представление о том, что происходящее в обществе обусловлено, главным образом, экономическими причинами, причем для идеологов наших реформ, формально отвергнувших марксизм, этот стиль мышления характерен ничуть не менее, чем для его правоверных адептов. Продуцируемый таким мышлением образ общества, который М. Рац характеризует как «отрыжку марксизма» (Рац, 1997), все еще доминирует и в отечественной социогуманитарной науке, и в нашей социальной практике, что, во-первых, оттесняет такие науки, как психология, на периферию, во-вторых, порождает традиционный результат наших реформ, описываемый формулой: «опять забыли про человека». Как пишет Н. Армистед, «марксизм никогда не уделял должного внимания социальной психологии, рассматривая социально-психологические проблемы как вторичные по отношению к макропроблемам социальной структуры» (Reconstructing social psychology, 1974, р. 25). До сих пор сказывается и марксистская традиция делить социальные явления на «объективные» и «субъективные», относя психологические процессы к последним, хотя, казалось бы, что может быть в мире людей более объективного, чем человеческая психология? Кроме того, выстраивание экономико-центристского образа общества осуществляется в рамках другой марксистской традиции нашей общественной науки – игнорирования реальности и ее подмены абстракциями, в результате чего, например, в учебниках экономики описывается экономика, какой она «должна быть», а не реально является в нашем обществе (все теневые явления, такие как бандитские «крыши», тотальная коррупция, повсеместное нарушение законов и др., не рассматриваются вообще или трактуются как временные аномалии), а соответствующий образ общества носит довольно-таки мифический характер.
9
Следует подчеркнуть, что парадоксальная участь марксизма в России, о которой писали С. Л. Франк, Н. А. Бердяев и другие «пассажиры Корабля философов», пострадавшие от превращения этого учения в «руководство к действию», прослеживается и сейчас. Так, например, когда у нас не было никаких антагонистических классов, нас заставляли штудировать учение о классовой борьбе, а теперь, когда наша страна, достигнув рекордных значений децильного индекса (выражающего соотношение доходов 10 % наиболее богатых и 10 % наиболее бедных слоев общества), буквально трещит от классовых противоречий, о ней заставляют забыть. Заслуживает упоминая и то, что марксистская критика буржуазного общества вполне применима к современному российскому обществу, что неудивительно. Ведь у нас «новое общество» строили преимущественно люди с марксистским стилем мышления, в прежние времена критиковавшие капитализм за его «хищнический», «бесчеловечный» и т. п. характер. Вполне естественно, что, воспринимая капитализм подобным образом, они, придя к власти, именно такой капитализм у нас и построили, ибо другого попросту не знали.
Этот образ выглядит особенно архаичным на фоне мировых тенденций в развитии экономической науки, таких как ее сближение с психологией, трактовка экономики как системы экономического поведения людей, а не изменения курса валют или траектории движения товаров. Психологической науке давно пора предложить новый образ нашего общества, внедрив в массовое сознание понимание важности макропсихологических закономерностей его организации и развития, в частности психологических корней социальных революций и других общественных изменений.
В данной связи следует отметить, что и наша история, и изменения, происходившие в России после 1991 г., в отечественной социогуманитарной науке пока не получили сколь-либо удовлетворительного концептуального осмысления (прежнее, марксистское, объяснение «тихо» отвергнуто, а нового не предложено – возможно, дабы не тревожить «тени прошлого» и не привлекать внимания к нашим новым социальным противоречиям). В результате, на тематической карте отечественной социогуманитарной науки образовалось большое «белое пятно», которое рано или поздно будет заполнено, но если это произойдет без участия психологии, новый образ общества тоже будет существенно искажен.
Обозначенный локус социальной ниши психологии охватывает и объяснение социальных процессов, разворачивающихся в нашем обществе сейчас. Соответствующие образы генерируются в основном политиками и идеологами, а психологическая наука вновь находится в стороне от этого процесса, предпочитая изучать более «спокойные» и политически иррелевантные проблемы (политическая психология служит лишь частичным исключением, при этом тоже ограничиваясь частными задачами). В то же время целый ряд важнейших социальных проблем, таких как социальные изменения (Андреева, 2005б), последствия реформ, этнические конфликты, терроризм, радикализм, дедовщина и др., остро нуждаются в психологическом изучении. Нуждается в нем и, возможно, ключевой для любого общества вопрос – о том, какое соотношение свободы и ее ограничений оно может себе позволить. Да и такие глобальные ориентиры развития нашей страны, как построение «экономики знаний», предполагают основательную психологическую проработку на предмет их реалистичности в обществе, где не сформирована «инновационная психология» (см.: Юревич, Цапенко, 2001).