Мальчик с саблей
Шрифт:
Там, где воды Амазонки замедляют свой бег, разливаясь сложнейшим лабиринтом проток и рукавов, далеко за условной перуанско-бразильской границей, тихо плыло легкое одноместное каноэ. Грузный гребец лишь изредка касался воды коротким веслом, иногда казалось, что он уснул.
Дозорный проводил замершую в каноэ фигуру – и взглядом, и трубкой, таящей в себе ядовитую начинку. Но не выстрелил, потому что вдруг онемели губы. Ему едва хватило сил издать птичий крик малой тревоги.
Вождь и старейшина племени недаром носил имя
Но Змеиная Голова медлил, замерев в тростнике, пока непонятная одинокая лодка скользила по речной глади в его сторону. Большое смелое сердце вождя, вспоенное кровью десятков врагов, вдруг затрепыхалось, как колибри над разоренным цветком. Словно Безликая подкралась со спины и улыбнулась черными деснами. Змеиная Голова призвал на помощь всех богов, обещая новые жертвы.
И поэтому в тот день все воины племени заснули в здравии и спокойствии рядом со своими женщинами. Лишь старый вождь до рассвета разговаривал со звездами, шепча заклинания и провожая уже прошедшую мимо беду.
– И что, Жоакин, правда, кого-то из ваших съели? – допытывался Риттерберг.
Апату помотал головой.
– Семерых убили – в ночь перед эвакуацией. Это была славная битва. Торжество огнестрельного оружия на Диком Востоке.
– Вы говорили, полковник, – уточнил Де Ривейра, – что пробыли там полтора года. Значит, сначала был мир? Или всё это время вы провели в окопах и блиндажах? Что послужило спусковым крючком?
– Ну, честно говоря, нам пришлось подстрелить главного колдуна. Самооборона. И то ведь ранили только – к утру тела не нашли, видно, уполз.
С пятнадцатью крупнокалиберными пулями в груди, вспомнил Апату.
– Жоакин, вы нас водите за нос, – Риттерберг выглядел заинтригованным. – Вы начинаете с конца, а начало приберегаете на сладкое. О чем вы забыли рассказать?
Полковник жизнерадостно хохотнул:
– О маленькой проделке. На острове еще с довоенных времен жил проповедник. Милый старичок, мягкий и несгибаемый, знаете такой типаж? Истовый католик, застрявший на всю жизнь на этом чертовом острове. Против местного колдуна у нашего падре, прямо скажем, шансов не было. И мы однажды решили ему немножко помочь.
Пока жив кьонг, жив Анъяр. Тебе нужен сын.
Так говорит Дедушка.
Тихая музыка из новенькой радиолы, пара бутылок чилийского тинто на железном столе для инструментов, и нет еще изнуряющей январской жары, и жизнь прекрасна.
Когда в госпитале для неимущих на окраине Сан-Паулу заканчивалась дневная смена, персонал – большей частью студенты и иностранные волонтёры – собирался в ординаторской. Вскипали диспуты по политике и философии, блистали умы и таланты, еще не покрытые
Магдалена, белокурая немка из Аргентины, вчистую проигрывала «по очкам» дежурному врачу Эрнесто. Речь шла об избирательных правах индейцев. Оттолкнувшись от наивных доводов девушки о всеобщем равенстве, врач перевел разговор на отсутствие письменности у этой сомнительной части электората.
– Примитивные языки, как раз, отличаются отсутствием абстрактных понятий, – подытожил Эрнесто, мечтающий о карьере психиатра и умеющий оставлять за собой последнее слово в любом споре. – Неудивительно: где нет письменной культуры и философии, нельзя достичь накопления знаний. За что будет голосовать голый дикарь? Не смеши меня, Мэгги.
Новенький санитар, толстенький и добродушный Сан, обычно не молчаливый, но немногословный, вдруг встрял в разговор, не отрываясь от мытья пробирок:
– Напомни, амиго, то португальское слово – всё время забываю! – которое означает «ожидание низкого прилива, когда вода отступает и вместе с песком и водорослями обнажает прошлое мира». Или что-нибудь попроще. Например, «воспоминание о несбывшейся надежде».
«Динь!» – тихо зазвенел серебряный колокольчик в душе Магдалены.
Эрнесто замер на полуслове. Самодовольная ухмылка слегка увяла.
– Ты хочешь сказать, что в языках дикарей могут быть подобные выверты?
– Не могут, а есть.
– И что же за народ говорит на таком извращенном языке?
Санитар Сан посмотрел прямо и резко.
– Мой.
Магдалена влюбилась, а потом полюбила – яростно и слепо. Случайные встречи в коридорах госпиталя, словесные дуэли, где мнение Сана прикрывало ее невидимым щитом, его странное лицо и удивительные глаза – всё это сводило девушку с ума, потому что между ними лежала пропасть общественного положения, воспитания, происхождения. Магдалена просто не знала, как подступиться к таинственному санитару.
– Он хотя бы красивый? – участливо спрашивала ближайшая подруга.
– Красивы во всём только боги, – цитировала Сана Магдалена. – А простой человек – в том, что умеет делать. Рыбак – когда забрасывает сеть, охотник – когда крадется за дичью…
– И что же умеет твой туземец?
Магдалена улыбалась задумчиво и как-то беззащитно.
– Грустить.
А когда он нашел вечернюю подработку официантом в каком-то дорогом ресторане, то для нее пропал смысл посиделок в ординаторской. Сан, мысленно звала Магдалена, ты где? Услышь меня!
– Странный, – говорила старшая медсестра, пожилая и отрешенная монашка, – посмотри, как к нему тянутся больные. Он проходит по палатам даже не как главный врач – как царь. И еще: в его смену ни один больной не умер.
И когда однажды Магдалена обнаружила его стоящим рядом, лицом к лицу, то не смогла бы сказать, прошла неделя или год, потому что Сан смотрел ласково и пристально, словно надеясь и ища что-то в ее глазах.
– Меня зовут Саоан, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты звала меня настоящим именем.