Мальчики и девочки (Повести, роман)
Шрифт:
– Копаем, – виновато сказала она. – Аркадий начал, да не успел закончить, ушел на фронт.
Аркадий – это бабушкин сын, мамин брат, а нам с сестрой – дядя. При нем тоже приходил милиционер и спрашивал, почему бомбоубежище не готово, но дядя Аркадий был такой, что не боялся никаких милиционеров.
А когда ему принесли повестку, он прочитал ее, пошел в сарай, выбрал лопату, наточил и начал копать. Бабушка выбежала из дому с заплаканными глазами, стала ему мешать, за лопату схватилась, начала причитать, что он себе заранее роет могилу, что это плохая
Бомбоубежище дядя Аркадий за один день не успел вырыть. Он думал, тут мягкая земля, а оказалось – глина. Она налипала на лопату – не отдерешь. Дядя Аркадий мучился, мучился с этой глиной до вечера и плюнул.
Милиционер прошел через весь двор и заглянул в неглубокую неровную яму. На дне ямы стояла мутная лужа, в которой плавала щепка.
– Для себя не хотите постараться?
Бабушка кивнула огорченно, а потом с надеждой спросила:
– А может, не будет он бомбить?
Милиционер почему-то ужасно разозлился.
– Откуда я знаю? Вам приказано копать – и копайте. А если не выполните приказ…
– Будем, будем копать, выполним, – быстро пообещала бабушка и тяжело вздохнула.
Когда он ушел, я достал в сарае лопату, разыскал в старом ящике напильник и долго точил. Я решил, что буду сам копать, а то милиционер заберет бабушку. С утра до поздней ночи буду копать. Но в этот день мне не удалось долго поработать. Пришла мама, позвала обедать и еще отругала за то, что штаны в глину испачкал.
Радио
Большой черный блин репродуктора с хвостиком посередине висел у нас в угловой комнате.
– Тише! – говорила мама, когда начинали передавать последние известия.
Мы с сестренкой замирали и сидели очень тихо. Но блин противно дребезжал, дребезжание мешало слушать слова, и мама, нахмурившись, повторяла, словно это мы ей мешали слушать радио:
– Тише!
Она хотела услышать что-то очень важное о войне. Мы с сестренкой Светкой следили за ее лицом, чтобы узнать, услышала или нет. И каждый день видели: не услышала.
Юркин экипаж
Школа напротив, только перебежать улицу. Мы с Шуркой Мотиным иногда даже зимой ходили в школу без шапок и без пальто. Портфели возьмем – и бегом через трамвайную линию.
В первый класс благополучно бегали туда-сюда, а летом, когда наступили каникулы, нашу школу отдали под госпиталь, а нам сказали, что мы осенью пойдем в чужую, что около маслозавода. Только мы все равно больше учиться не собирались. Юрка из третьего класса встретил нас с Шуркой Мотиным и сказал, что сейчас надо не таблицу умножения учить, а воевать на самолете. Он показал нам настоящий планшет, который подарил ему летчик, стоявший у них на квартире, и сообщил по секрету, что подыскивает себе экипаж. Мы с Шуркой начали его упрашивать, чтобы он взял нас. Юрка сначала не хотел, а потом согласился.
– А где мы возьмем самолет? – спросил я.
– Сталин даст.
Мы засомневались, но Юрка растолковал нам, что надо написать письмо в Москву в Кремль, и Сталин таким смелым ребятам обязательно даст самолет.
Четыре дня мы сочиняли письмо и сочинили так убедительно, что отказать нам было невозможно. Со дня на день мы ждали ответа из Москвы. Юрка нас спешно начал обучать штурманскому делу и высшему пилотажу. Мы расставляли руки в стороны, включали моторы и жужжа летели по пустырю, по приказу нашего ведущего делая правый вираж, левый вираж, «бочку», «мертвую петлю». После «мертвой петли» мы падали в траву и лежали, отдыхая и готовясь к настоящему полету.
Нетерпение подгоняло нас, и мы стали каждый день встречать почтальоншу тетю Риту еще на углу, но ответ так и не пришел. А может быть, мы не успели его получить, потому что началось такое…
На крыше сарая
Я стоял на крыше сарая, загородив грудь щитом и воинственно подняв над головой саблю. Мне хотелось с кем-нибудь сразиться, но ни Шурка Мотин, ни Юрка не появлялись. Для верности я постучал саблей по щиту – никого.
Я сел на самый край крыши, положил доспехи рядом и принялся болтать ногами. За сараем был пустырь, там росла высокая трава. Из травы прямо мне на ногу прыгнул серенький в крапинку кузнечик. Я его хотел поймать, но он опять упрыгал в траву.
Стало совсем скучно, и когда где-то загудел самолет, я обрадовался: все-таки развлечение.
Самолет летел оттуда, где солнце, поэтому я смотрел, загородившись рукой от солнца. Он становился все больше и больше, и вдруг из него посыпались черные точки. Три, потом еще три и еще. Было ужасно интересно смотреть. Где-то далеко заухало, и все люди, которые шли по улице и щурились от солнца, останавливались и смотрели вверх.
Соседская коза на пустыре перестала жевать траву и начала испуганно дергать худой шеей веревку.
Мне было совсем не страшно. Я увидел другой самолет, из которого тоже посыпались точки, только тут я подумал, что они больше похожи на восклицательные знаки, падающие боком. А потом появился третий самолет, соседская коза выдернула колышек, к которому была привязана, и побежала, мотая бородой, к дороге.
Черные восклицательные знаки падали где-то далеко, и я никак не мог догадаться, что это бомбы. Я ведь никогда их до этого не видел. Мама тоже не видела, но она сразу догадалась, побежала ко мне через двор и крикнула:
– Слазь оттуда!
Но мне не хотелось слезать, и я еще немного постоял на крыше, будто не слышал. И все люди стояли на улице и во дворах и смотрели на самолеты и на разрывы зениток.
Мама стащила меня на землю, а моя сабля и щит остались лежать на крыше.
Осколок
Шурка Мотин, хоть его и дразнят Лягушкой, счастливее меня. Он вообще самый счастливый на нашей улице: у него есть осколок от зенитного снаряда.
– Давай меняться, – предложил я.