Мальчики-охотники за удачей в Египте
Шрифт:
– Помощник? Пробки и ракушки! Помощник Сэма? И что ты ему помогаешь делать? Бездельничать и убивать время?
– Прошу обратиться к мастеру Сэму, сэр, – был сдержанный ответ, хотя со своего места я видел, что Джо испугался.
– Сэму нужно чем-нибудь заниматься, ему не нужен помощник, зря едящий хлеб, – строго сказал мой отец. – Мой сын принял тебя на борт?
– Да, сэр.
– В таком случае приведи его ко мне, – приказал мой отец.
Я сразу подошел к нему и приветствовал с обычной почтительностью. Меня приучили в море забывать, что он мой отец, помнить только, что он мой командир. Тем не менее в должности секретаря дяди Набота я в известном смысле был свободен от корабельной дисциплины.
– Что это значит, Сэм? – спросил капитан,
– Отец, этот мальчик сбежал с «Гонзалеса». Это его искал капитан Марроу. Мексиканец так плохо с ним обращался, что он готов был скорее умереть, чем вернуться в рабство. Он обратился ко мне за помощью, и я, понимая, что, если он останется на берегу, его обязательно схватят, взял его с нами. Не вините его, сэр. Всю ответственность я принимаю на себя.
Капитан несколько мгновений смотрел на меня.
– Смотри, что ты наделал, – сказал он наконец. – Сэм, принимать сбежавшего незаконно и неразумно.
– Да, сэр.
– Обычно это добром не кончается.
– Он честный парень, сэр.
Капитан внимательно посмотрел на него.
– Это не мое дело, – сказал он наконец, отвернувшись. – Имей в виду, мальчик относится к офису Перкинса. В экипаже моего корабля сбежавших с других кораблей нет.
Я понял, что битва выиграна и что мой отец ни при каких обстоятельствах не согласится отдать мальчика прежнему капитану. «Офис Перкинса», столь презрительно упомянутый, означает дядю Набота и меня, и хотя очевидно, что от «офиса Перкинса» зависит торговля и прибыль, моему отцу хочется рассматривать нас «сухопутными жителями» и считать, что в управлении кораблем мы не принимаем участия.
Дяди Набота на борту еще не было. Несколько дней назад он уехал поездом в Филадельфию по делам, связанными с нашим грузом, и, только когда мы пришли в спокойные воды Чесапика, мой дядя появился, как всегда, веселый и улыбающийся.
Мистер Перкинс невысокий, крепкий, с круглым полным, гладко бритым лицом и с кольцом седых волос вокруг лысой макушки. У него маленькие, светло-голубые глаза, выражение лица простое и детское, речь, хоть неэлегантная, но полная юмора, которая делает его хорошим собеседником и спутником. Но как торговец дядя Набот известен далеко и широко, его предусмотрительность и проницательность вошли в пословицу, его талант вести торговые переговоры бесспорен, а честность беспрекословна. Я слышал, как торговцы говорили, что приятней удовлетворять требования мистера Перкинса, даже если в другом месте те же услуги можно получить дешевле. Он всегда честен даже в мельчайших деталях, и на его слово всегда можно полагаться. Старый джентльмен известен своей удачливостью, и он много лет был партнером моего отца, своего зятя.
Такой человек не может не быть эксцентричным, и дядя Набот иногда вел себя удивительно, но я знал, что он мне предан, потому что он доказывал это много раз, и естественно, я любил своего чудаковатого дядю.
Появившись, мистер Перкинс объявил, что все тюки с коврами на пристани и готовы к немедленной погрузке. Меня очень интересовал наш необычный груз, потому что мне казалось странным, что американцы переправляют «восточные» ковры на Восток, чтобы туристы привезли их домой. Но дядя Набот, побывавший на фабрике в Джермантауне, объяснил это очень понятно.
– Понимаешь, – сказал он, – не осталось такого количества восточных ковров, чтобы удовлетворить спрос, особенно теперь, когда богатые люди гоняются за ними. Когда впервые открыли Восток, там было много хороших ковров, но на изготовление одного ковра уходят годы, и многие из них очень старые, с дырами, что, кстати, делает их более ценными: ведь это доказательство их древности. Их все быстро разобрали, люди с Востока отдавали их за бесценок. Сегодня каждый турист, который едет на восток, хочет купить ковер и послать его домой, и дороже всех стоят ковры с дырами и с поблекшими красками. Чем больше плохо заштопанных дыр, тем лучше, потому что они доказывают ценность ковра. Поэтому умные купцы с Востока и умные янки решили удовлетворить этот спрос, и здесь, в Джерматауне, ежегодно делаются тысячи ковров. Они купили несколько подлинных ковров, чтобы иметь образцы, и делают ковры на машинах. Потом они помещают ковры в машину, которая вбивает в них пыль и бьет ковры, пока не поблекнут свежие цвета. После этого ковер помещают в другую машину, которая его трет и проделывает тут и там несколько дыр, словно ковер использовали столетиями, и я, например, не могу отличить подлинный восточный ковер от имитации. Мы отвезем весь груз в Сирию, и через несколько месяцев эти ковры вернутся назад и будут лежать на полу богачей. Странная перевозка, верно, Сэм. Но как подумаешь, за несколько столетий с востока вывезли столько ковров, что ими можно было бы покрыть всю Азию и всю Африку; трудно поверить, что все эти ковры подлинные. Если бы не изобретательность янки и не хитрость Востока, запас ковров давно бы истощился, и нашим людям пришлось бы покрывать полы чистыми свежими коврами, а не этой подделкой. Это разбило бы им сердце, верно?
Но дядя Набот договорился о перевозке еще одного необычного товара; это были несколько больших ящиков с предметами, изготовленными в Коннектикуте. В ящиках имитация египетских скарабеев (это такие жуки, которых старые поклонники солнца считают священными), а также погребальные статуэтки, статуэтки домашних богов и другие предметы, которые, как предполагается, находят только в могилах примитивных египетских царей и вельмож.
– Египетское правительство, – пояснил дядя Набот, – больше не позволяет вывозить из страны подлинные реликты, потому что хочет, чтобы они все находились в Каирском музее, поэтому янки снова пришли на выручку и изготовляют множество реликтов; теперь туристы смогут их купить и привезти домой, чтобы доказать, что они побывали в Египте. Эти ящики предназначены для торговца в Луксоре, небольшом городе выше по Нилу, и я договорился привезти их в Александрию, после того как мы в Сирии избавимся от ковров, и выгрузить этот мусор на пристани. Ящиков немного, но прибыль очень велика, нам хорошо заплатят за работу.
– Но как эти товары попали из Коннектикута в Филадельфию? – спросил мой отец.
– О, я какое-то время переписывался с Экли, янки, который их изготовляет, – сказал мой дядя, – но я не мог сказать, сколько места останется после погрузки ковров, пока не приехал сюда. Убедившись, что мы можем погрузить египетский хлам, я телеграфировал Экли, и товар вчера привезли на фрейтере. Но это не самое плохое, партнеры.
– А что самое плохое? – спросил я.
– Изготовитель янки послал сюда своего любимого сына и в письме попросил меня отвезти его в Египет, чтобы он посмотрел страну и решил, какие древние реликты нужно готовить в больших количествах; он должен собрать у торговцев первые заказы.
– Мы не берем пассажиров, – резко сказал мой отец.
– Я так и сказал, но молодой простофиля уже здесь и не принимает отказ. Он говорит, что заплатит за проезд, и его отец хочет, чтобы он присматривал в дороге за этими драгоценными современными древностями. Поэтому я решил поставить этот вопрос перед вами. Вам решать.
– Это не мое дело, Набот, – сказал отец и, нахмурившись, отвернулся. – Я не беру пассажиров, но вы с Сэмом можете это сделать. Только, если вы его возьмете, чтобы он не путался у меня под ногами.
Дядя подмигнул мне, и я понял, что у нас будет пассажир.
Погрузка шла быстро, и через два дня все тюки с коврами были на борту и аккуратно упрятаны в нашем сухом и просторном трюме.
Потом началась погрузка древностей из Египта, и с ними появился молодой человек, чья внешность заставила меня невольно улыбнуться.
«Арчибальд Экли младший, Миддлтаун, Коннектикут» говорилось на его карточке. Это был коренастый, плотного телосложения юноша лет семнадцати; было очевидно, что он старается казаться старше. У него внимательные серые глаза, длинные волосы цвета пакли, крупные руки и ноги, чванливая походка и пестрая одежда, которая могла бы соперничать с оперением райской птицы.