Маленькая барабанщица

Ле Карре Джон

— В последнем письме, которое Мишель так и не отослал тебе, говорится, что ты целовала пистолет. Что это значит?

— А то и значит, что целовала. — И Чарли добавила: — Пистолет его брата.

— Его брата? — произнесла Хельга неожиданно зазвеневшим голосом. — Какого брата?

— У него был старший брат. Он был кумиром Мишеля. Великий борец за свободу. Брат подарил ему пистолет, и Мишель велел мне поцеловагь его — это был как бы обет.

Хельга с недоверием смотрела на нее.

— Мишель так тебе и сказал?

— Нет, я, наверно, прочитала об этом в газетах, да?

— Когда он тебе это сказал?

— В Греции, на вершине горы.

— Что еще он говорил об этом своем брате — быстро! — Хельга чуть ли не кричала на нее.

— Мишель боготворил его. Я же тебе говорила.

— Давай факты. Только факты. Что еще он говорил тебе про своего брата?

Но тайный голос подсказывал Чарли, что она уже зашла слишком далеко.

— Это военная тайна, — сказала она и взяла новую сигарету.

— Он тебе говорил, где этот его брат? Что он делает? Чарли, я приказываю тебе все мне рассказать! — Хельга шагнула к ней. — Полиция, разведка, возможно, даже сионисты — все ищут тебя. А у нас прекрасные отношения кое с кем в германской полиции. Они уже знают, что машину вела по Югославии не голландка. У них есть описание этой девушки. Словом, достаточно сведений, чтобы предать тебя суду. При желании мы сможем тебе помочь. Но лишь после того, как ты скажешь все, что говорил тебе Мишель про своего брата. — Она пригнулась к Чарли, так что ее большие светлые глаза находились на расстоянии ладони от глаз Чарли. — Он не имел права говорить с тобой о нем. Ты не допущена к такой информации. Так что давай, выкладывай.

Чарли подумала и отказалась удовлетворить просьбу Хельги.

— Нет, — сказала она.

Она хотела было продолжить: «Я дала слово, поэтому... я тебе не доверяю... отвяжись...» Но услышав собственное короткое «нет», решила поставить на этом точку — так оно лучше.

"Твоя обязанность — добиться, чтобы они стали нуждаться в тебе, — наставлял ее Иосиф. — Представь себе, что перед тобой ухажеры. Не давай все сразу — так они только больше будут тебя ценить".

Сверхъестественным усилием воли Хельга взяла себя в руки. Хватит играть в бирюльки. Появилась ледяная отстраненность — Чарли сразу это почувствовала, так как сама владела этой методой.

— Так. Значит, ты добралась на машине до Австрии. А потом?

— Я оставила ее там, где он велел; мы с ним встретились и отправились в Зальцбург.

— На чем?

— На самолете, потом на машине.

— И? Что было в Зальцбурге?

— Мы пошли в отель.

— Пожалуйста, название отеля!

— Не помню. Не обратила внимания.

— Тогда опиши его.

— Большой, старый, недалеко от реки. И очень красивый, — добавила она.

— А потом вы поехали в Мюнхен — да?

— Нет.

— Что же ты делала?

— Села на дневной самолет и отправилась в Лондон.

— А какая машина была у Мишеля?

— Наемная.

— Какой марки?

Чарли сделала вид, что не помнит.

— А почему ты не поехала с ним в Мюнхен?

— Он не хотел, чтобы мы вместе пересекали границу. Он сказал, что у него есть одно дело, которое он должен выполнить.

— Он сказалтебе это? Что у него есть дело, которое он должен выполнить? Глупости! Какое дело? Неудивительно, что ты сумела выдать его!

— Он сказал: ему ведено взять «мерседес» и доставить куда-то брату.

На сей раз Хельга не выказала ни удивления, ни даже возмущения вопиющей неосторожностью Мишеля. Она была человеком дела и верила только делам. Подойдя к двери. она распахнула ее и повелительно махнула Местербайну. Затем повернулась и, уперев руки в бедра, уставилась на Чарли своими большими светлыми страшновато пустыми глазами.

— Ты прямо точно Рим, Чарли, — заметила она. — Все дороги ведут к тебе. Это худо. Ты — тайная любовь Мишеля, ты едешь на его машине, ты проводишь с ним последнюю его ночь на земле. Ты знала, что было в машине, когда ты ее вела?

— Взрывчатка.

— Глупости. Что за взрывчатка?

— Пластиковые бомбы общим весом в двести фунтов.

— Это тебе сказала полиция. Все это вранье. Полиция вечно врет.

— Мне сказал об этом Мишель.

Хельга раздраженно, наигранно расхохоталась.

— Ох, Чарли! Вот теперь я не верю ни единому твоему слову. Ты совсем завралась. — Позади нее бесшумно возник Местербайн. — Антон, все ясно. Наша маленькая вдова — стопроцентная лгунья, я в этом убеждена. Помогать мы ей не станем. Уезжаем немедленно.

Местербайн сверлил Чарли взглядом, Хельга сверлила Чарли взглядом. А та сидела, обмякшая, точно брошенная марионетка, снова ко всему безразличная, кроме своего горя.

Хельга села рядом с ней и обвила рукой ее плечи.

— Как звали брата? — спросила она. — Да ну же. — Она легонько поцеловала Чарли в щеку. — Может, мы еще и останемся друзьями. Надо же соблюдать осторожность, немножко блефовать. Это естественно. Ладно, для начала скажи мне, как на самом деле звали Мишеля?

— Салим, но я поклялась никогда его так не называть.

— А как звали брата?

— Халиль, — пробормотала она. И снова зарыдала. — Мишель боготворил его, — сказала она.

— А его псевдоним?

Чарли не поняла — а, не все ли равно.

— Это военная тайна, — сказала она.

Она решила ехать, пока не свалится, — снова ехать, как через Югославию. «Выйду из игры, отправлюсь в Ноттингем, в мотель и убью себя там в постели».

Она снова мчалась одна со скоростью почти 80 миль, пока чуть не съехала с дороги.

Орхидеи Мишеля лежали на сиденье рядом с ней: прощаясь, она потребовала, чтобы ей их отдали.

— Но, Чарли, нельзя же быть настолько смешной, — возразила Хельга. — Ты слишком сентиментальна.

«А пошла ты, Хелъга, они мои».

Она ехала по голой горной равнине, розоватой, бурой и серой. В зеркальце заднего вида вставало солнце.

Она лежала на кровати в мотеле и, глядя, как дневной свет расползается по потолку, слушала воркование голубей на карнизе. «Опаснее всего будет, когда ты спустишься с горы», — предупреждал ее Иосиф. Она услышала в коридоре крадущиеся шаги. Это они. Но которые? И все тот же вопрос. «Красный? Нет, господин офицер, я никогда не ездила в красном „мерседесе“, так что уходите из моей спальни». По ее голому животу ползла капля холодного пота. Чарли мысленно проследила за ее путем: от пупка к ребрам, затем — на простыню. Скрипнула половица, кто-то, отдуваясь, подошел к двери, а теперь смотрит в замочную скважину. Из-под двери выполз краешек белой бумаги. Задергался. Выполз побольше. Это толстяк Хамфри принес ей «Дейли телеграф».