Маленькая хозяйка Большого дома

Лондон Джек

– Вам ее не купить и за тысячу долларов, – ответил профессор Кэйри, думая на этом и закончить.

– Ваше жалованье я знаю… – начал Дик.

– Сколько же я получаю, по-вашему? – резко спросил профессор Кэйри.

– Во всяком случае не тысячу долларов в неделю, – так же резко ответил Дик, – и не пятьсот в неделю и не двести пятьдесят в неделю. – Он поднял руку, чтобы остановить профессора, собиравшегося перебить его. – Вы сейчас мне сказали, что мне не купить неделю вашего времени за тысячу долларов. Я хотел бы купить ее за две тысячи. Господи! Ведь на жизнь отведено считанное количество лет.

– А годы вы тоже можете купить? – насмешливо спросил профессор Кэйри.

– Разумеется, за этим я сюда и пришел.

– Но

я же еще не согласился, – засмеялся профессор.

– Если сумма недостаточна, – заявил Дик сухо, – вы назовите цифру, которая вас удовлетворит.

И профессор Кэйри сдался. Так же сдался и профессор Барсдейл, профессор химии.

Своих учителей математики Дик возил на охоту за утками на болота Сакраменто и Сан-Хоакина; справившись с физикой и химией, он повез учителей словесности и истории на охоту в лесистый район юго-западной части Орегона. Этому он научился у отца; он работал и развлекался, жил на свежем воздухе и без всякого напряжения прошел обычный трехлетний курс средней школы в один год. Он ловил рыбу, охотился, плавал, делал гимнастику и в то же время целенаправленно готовился к университету, не ошибаясь в своих расчетах. Он знал, что имеет возможность это делать, потому что отцовские двадцать миллионов давали ему особую власть. Деньги являлись для него средством; он не переоценивал, но и не умалял их значения. Он пользовался ими, чтобы купить то, что ему нужно.

– Удивительная расточительность, – заявил мистер Крокетт, рассматривая представленный Диком годовой отчет. – Шестнадцать тысяч долларов на одно учение, причем все расходы у него записаны до последних мелочей, включая и железнодорожные билеты, на чаи служителям и даже порох и патроны, истраченные учителями.

– Но экзамены он все-таки выдержал, – заметил мистер Слокум.

– И всего в один год, – пробурчал мистер Дэвидсон. – Мой внук поступил в Бельмонт тогда же и еще дай Бог, чтобы он поступил в университет через два года.

– Ну, что же, одно могу сказать, – провозгласил мистер Крокетт, – отныне, сколько бы мальчик ни потребовал на свои расходы, отказа ему не будет.

– Ну, а теперь я убавлю ход, – сказал Дик своим опекунам, – в науках я догнал своих сверстников, а в знании людей и света опередил их на целые годы. Я знаю столько хорошего и дурного, столько значительного и пошлого о мужчинах, женщинах и жизни, что иной раз сам сомневаюсь, действительно ли я видел все, что знаю. Теперь уже такой спешки не будет: я сверстников нагнал и теперь пойду нормальным ходом. Мне только придется аккуратно переходить с одного курса на другой, и к двадцати одному году я окончу. Мне на ученье теперь столько денег не понадобится, учителей больше не нужно, но на развлечения можно будет тратить больше…

Мистер Дэвидсон насторожился:

– Что вы разумеете под словом развлечения?

– Университетские кружки, футбол… Не хочу же я быть хуже других, да к тому же я интересуюсь газолиновыми моторами. Я намерен построить первую в мире яхту с газолиновым мотором.

– Вы взорветесь, – покачал головой мистер Крокетт. – Глупости одни – все эти выдумки с газолином.

– Я уж постараюсь принять меры, – ответил Дик, – но для этого нужны опыты, а следовательно, и деньги. Итак, не скупитесь на новый текущий счет, по-старому – на имя всех четверых.

Глава VI

В университете Дик Форрест выделялся только тем, что в первый год своего учения он пропускал больше лекций, чем прочие студенты. Он позволял себе это, зная, что в пропущенных лекциях не нуждается. Его частные уроки с преподавателями не только подготовили его к вступительным экзаменам, но помогли ему пройти и весь первый курс. Между прочим, он поступил и в футбольную команду первокурсников, таких слабых спортсменов, что их били во всех соревнованиях.

Но Дик успел за это время многое проделать незаметно. Он основательно читал и когда вышел летом в плавание

на своей газолиновой яхте, то окружил себя отнюдь не легкомысленной молодежью. Гостями его были профессора литературы, истории, права и философии с их семействами. Об этом плавании в университете помнили долго. Профессора по возвращении рассказывали о нем чудеса. Дик же вынес из него более углубленное понимание ряда научных дисциплин и, таким образом, извлек из этих недель то, чего не могли ему дать годы лекций. Поэтому он продолжал пропускать лекции, больше времени уделяя лабораторным занятиям.

Не пренебрегал он также и развлечениями. Университетские дамы за ним ухаживали, барышни влюблялись; он был неутомимым танцором, охотно участвовал в студенческих пирушках; объездил все Тихоокеанское побережье с клубом любителей мандолины и банджо. И все же гением он не был. У него не было даже особенных способностей. Некоторые его товарищи играли на банджо и на мандолине гораздо лучше его, другие гораздо лучше танцевали. Правда, на втором курсе его футбольная команда, наконец, одержала победу благодаря ему; но дальше репутации серьезного, надежного игрока он не пошел. В борьбе лучшие борцы клали его на обе лопатки два раза из трех, но всегда лишь потратив на это немало сил.

Первым он не был ни в чем. Чарли Эверсон умел выпивать несравненно больше пива, чем он. Каррузерс побеждал его в боксе, пятая часть его курса писала лучше английские сочинения. Эдлин, русский еврей, победил его в диспуте, доказывая, что собственность есть грабеж. Шульц и Дебрэ оставались первыми по высшей математике, а у японца Отсуки не было соперников по химии.

Но если Дик Форрест ничем особенным не отличался, то он ни в чем и не отставал. Он не проявлял исключительных талантов, но обвинить его в бездарности было невозможно. Его опекуны, весьма довольные его неизменным прекрасным поведением, размечтались было о предстоящей ему блестящей карьере, но когда они спросили его, кем он хочет стать, он ответил:

– Просто образованным человеком. Ведь мне незачем быть специалистом, это для меня устроил мой отец, обеспечив меня. К тому же, при всем моем желании, я не смог бы стать специалистом, это мне не по душе.

Это был инструмент, настроенный так точно, что струны его всегда звучали соразмерно ключу. Он представлял собою редкое явление человека нормального, среднего, хорошо уравновешенного и всесторонне развитого.

Когда мистер Дэвидсон как-то раз в присутствии других опекунов выразил свое удовольствие по поводу того, что Дик не допустил никаких глупостей с тех пор, как вернулся домой, Дик ответил:

– Да, я умею держать себя в руках, когда хочу.

– Конечно, – серьезно сказал мистер Слокум. – Великое счастье, что вы рано нагулялись и научились самообладанию.

Дик загадочно посмотрел на него.

– Ну, эта детская выходка не в счет – я еще не размахнулся как следует, я еще не отгулял, вы посмотрите, когда я начну! Вы знаете песню Киплинга о Диего Вальдесе? Видите ли, Диего Вальдесу везло, как и мне. Он приблизился к положению верховного адмирала Испании и не успел насладиться своим счастьем, был слишком занят. Он надеялся, что его жизнерадостность и энергия останутся при нем долго. Послушайте, – продолжал он, и лицо его загорелось страстью, – помните, что жажда моя далеко не утолена; я весь горю, но пока еще себя сдерживаю. Вы, пожалуйста, не думайте, что во мне нет огня, потому только, что я веду себя, как подобает благонравному школьнику; я молод, жизнь во мне бьет ключом; но этих ничтожных вспышек мне недостаточно, я развожу пары, мое время придет… Знаете ли вы, что значит ударить врага, оставив его мертвым? Вот что мне нужно: любить и целовать, и рисковать, и быть жадным! Я хочу использовать все свои возможности, пока я молод, но не сейчас, пока я слишком молод. Я, как положено, учусь, но поверьте, я не смирная овечка и уж когда дам себе волю, то разойдусь вовсю. Поверьте, сны мои не всегда спокойны!