Маленькая Обитель
Шрифт:
Несколько дней жизни посвятить прогулкам в обществе девочки, согретой солнечным светом и припорошенной пыльцой, среди великолепия лугов и лесов, ему было достаточно. Когда он держал крохотную ручку в своей, собственное тело стесняло его меньше, и, вернувшись домой, оставшись в одиночестве над лавкой Глагол Быть, он легче переживал бессонницы, во время которых борьба между пугающими фразами и теми, что хранились в памяти, утрачивала мучительную силу. Засыпая перед рассветом, он иногда видел во сне, как ходит один по Обители, среди нагромождения серых скал, что он потерял малышку, ищет ее, зовет.
Ева становилась ребенком, которого у него не было и никогда не будет ни от одной женщины. Ощутимая
Ева становилась также ребенком, каким был Воллар, каким мог быть в недостижимом прошлом. Обманчивый дождь слов «я вспоминаю» проливается всегда. Внезапное возвращение в детство. Я вспоминаю о кладбище мух, убитых ударом тряпки и выложенных на полу, синих, слегка окровавленных мухах. Я вспоминаю о раненой птице, найденной в уголке сада, птице, которую добили скорее из тревожного любопытства, нежели из сочувствия, подержав ее головку в воде бассейна. Я вспоминаю о глазах, распахнутых в черной ночи, и о двери шкафа, остававшейся приоткрытой, так как оттуда должна была выскочить какая-то штука. Я вспоминаю о том дне, когда болел гриппом, страдая от жара, лежал один, завернувшись в одеяло, читал сказку, в которой снег валил крупными хлопьями. Зачарованный всего двумя словами: «Шел снег…», я, будто поразившись странной тишине, неожиданно поднял голову и обнаружил, что за окном, на улицах города каким-то чудесным образом пошел снег, и все становилось белым. Могущество сказки! Преображение мира через снег и слова. Я вспоминаю о долгих минутах неподвижности, моментах наблюдения, так и не закончившихся ничем в детстве. Я вспоминаю о ненадежной защите того неловкого тела, которое все растет, полнеет, и об одиночестве за очками с толстыми, как люки подводной лодки, стеклами. Отвратительное воспоминание об обеспечивающем защиту одиночестве и ужасной растерянности.
Пока длились прогулки, призраки детства бродили вокруг Воллара, как будто Ева обладала властью притягивать их, приручать. Чем молчаливее была Ева, тем ближе возникали призраки.
Девочка имела обыкновение стоять, тихонько покачиваясь то на одной, то на другой ноге, слегка наклонив голову, блуждая взглядом, опустив руки или скрестив их, при этом прядь ее темных волос развевалась на ветру. Или она сидела, ладонями рук прикрыв свои худенькие ножки, и поражала тем, что способна была ничего не слышать. Иногда девочка наклонялась, чтобы поднять камешек, подносила его ко рту, затем бросала безо всякой цели. А порой пальчиками обрывала лепестки ромашек или под присмотром Воллара раскрывала зеленую оболочку еще не раскрывшихся маков, чтобы вынуть из них красные росточки. Ее ручки превращались в маленькую клетку для встревоженных кузнечиков.
Именно в эти мгновения призраки детства кружились вокруг старого Воллара. Призраки непонятного и туманного детства. Детства без времени, которое он вспоминал без умиления и сожалений. Но Воллар понимал, что прогулки по Обители, этот просвет в его жизни не может длиться долго. Девочка слабела все больше. Несколько шагов, и возникала одышка. Лицо искажалось страданием, которое ни в чем не выражалось, но, судя по всему, изнашивало тело, вызывало худобу, придавало восковой оттенок лицу.
Поскольку персонал центра сожалел о почти полном нежелании Евы принимать пищу, Воллар всегда приходил с фруктами, шоколадом, фруктовыми пирожными, но девочка ничего не ела. Она угасала.
Однажды, в первые же минуты прогулки, ограниченной теперь маленьким кругом по аллее парка, с девочкой случился странный припадок. Глаза ее вращались, закатывались, она потеряла равновесие, медленно скатилась на землю; Воллар еле успел отнести на руках почти безжизненную девочку в медпункт. Он видел белую пену, стекающую изо рта ребенка и заливающую ее рукав, отметил, что она почти ничего уже не весила.
«Эпилептический припадок», — поставил диагноз врач, а заместитель директора, как всегда зевая, обеспокоился: «А мамаша, значит, больше не приходит?»
Воллар понял, что за эти долгие недели Тереза Бланшо целиком переложила все заботы на него. Сделала его отцом, старым преданным дядюшкой или близким родственником, возложившим ответственность за Еву на себя, в то время как другой мужчина, существующий где-то и, быть может, не подозревающий ничего о своем отцовстве, спокойно занимался своими делами.
Тереза приходила лишь два раза, второпях; и регулярно звонила, ненавязчиво справлялась о дочери, прекрасно зная, что мужчина из Глагола Быть водил девочку на прогулки. Но ей было неизвестно, что лесной воздух Обители, влажный и резкий воздух горы, который вдыхали в разломах этих скал, где ревут водопады, еще больше подрывал здоровье больного и бессловесного ребенка, девочки с травмированной головой.
Внезапно, сам не понимая, почему берет на себя такое обязательство, Воллар услышал, как объявляет врачу и заместителю директора сильно раздраженным или отчаявшимся голосом, что найдет эту перелетную мать, заставит ее осознать, в каком состоянии находится ее дочь, убедит во что бы то ни стало приехать и все время находиться рядом с дочерью, по крайней мере, все то время, что осталось. Покинув центр, Воллар намерен был привезти Терезу Бланшо, а самому отказаться от смехотворной роли временного отца. Он думал о той пелене детства, которую не сумел удержать меж своих толстых пальцев.
Забвение книг
Надо было найти Терезу Бланшо как можно скорее. Именно это повторял себе Воллар. Объяснить, в каком плохом состоянии находилась ее дочь. Убедить вернуться и не уезжать слишком скоро.
Воллар понял, где находился район больших торговых площадей, куда, по утверждению Терезы, она отправилась работать, но он не мог вспомнить (да и сказала ли она ему об этом?), о какой должности шла речь. Кассирши, парикмахерши или продавщицы? Если только она не стала официанткой в баре? Регистраторшей? Он оставил Еву в тяжелом состоянии. Знал, что она будет ослабевать еще больше, не сможет поправиться и угаснет. Спускаясь с горы, он старался забыть тысячи ощущений, пережитых в обществе девочки, но поневоле слышал звук камней, падающих в воду, хруст ветвей в тишине, стуки клюва дятла по коре и все еще чувствовал тепло ладони девочки. Это привело его в ярость. Его жизнь, вся его жизнь, оставшаяся далеко позади, вовсе не нуждалась в инъекции сентиментализма.
Вернувшись в город и добравшись до маленькой площади, где находился Глагол Быть, он по необычному волнению в квартале понял, что произошло другое несчастье.
— Огонь? Где? В книжном магазине?
Воллар пробился сквозь толпу кашлявших зевак, а между тем клубы густого дыма стелились по земле, залитой большими потоками воды. Едкий запах разъедал ноздри, дыхательные пути. Воллар увидел, что двери Глагола Быть, погруженные во тьму, были разбиты, пол превратился в мутный водоем, на поверхности которого, как водные растения, плавали страницы.