Маленькое чудо
Шрифт:
Темнело, но девочка всячески оттягивала возвращение. Мы довольно далеко ушли от дома ее родителей, да и их ли это дом? Кто еще знал спустя двенадцать лет, что, к примеру, моя мать тоже жила около Булонского леса, на авеню Малакофф? Квартира была не наша. Я потом догадалась, что мать поселилась там в отсутствие настоящих хозяев. Фредерика и кто-то из ее подруг говорили об этом как-то вечером в Фоссомброне, за ужином, а я сидела за столом. Некоторые слова врезаются детям в память, и даже если они не понимают их в тот момент, то поймут через двадцать лет. Это как мины, которых нас учили
Еще одна причина для страха. Однако мы все равно бегали на тот пустырь и играли там в прятки. Фредерика ездила в большую квартиру, чтобы, если удастся, забрать какие-то вещи, которые моя мать забыла взять уезжая.
Мы дошли до небольшого пруда, где зимой катаются на коньках. Красивые сумерки. Деревья выделялись на фоне сине-розового неба.
— Говорят, ты хочешь собаку?
Она смутилась, словно я проникла в ее тайну.
— Мне родители сказали.
Она насупилась и надула губы. Потом резко сказала:
— Они не разрешают.
— Я попробую их уговорить. Они наверняка поймут.
Она улыбнулась. Похоже, она мне доверяла. И думала, будто я в силах переубедить Веру и Мишеля Валадье. Но сама я не обольщалась. Эти двое были так же непрошибаемы, как Немка. Я сразу почувствовала. По Вериному лицу все было ясно с первого взгляда. Она жила под чужим именем. Его тоже, я уверена, звали не Мишель Валадье. И наверняка он уже не раз менял имена. А на его визитной карточке указан другой адрес. Не исключено, что он еще более хитрый и опасный человек, чем его жена.
Пора было все-таки возвращаться, и я пожалела, что дала девочке обещание заведомо невыполнимое. Мы шли по дорожкам для верховой езды к Ботаническому саду. Я твердо знала, что Вера и Мишель Валадье не дрогнут.
Дверь открыл Мишель. И, не говоря ни слова, вернулся в кабинет на первом этаже. Я услышала истерические крики. Мадам Валадье, Вера, почти визжала, но слов я разобрать не могла. Их голоса сливались, оба силились перекричать друг друга. Девочка застыла, широко раскрыв глаза. Ей было страшно, но я догадывалась, что для нее это страх привычный. Она неподвижно стояла в вестибюле, буквально замерев на месте, и мне, конечно, следовало поскорее увести ее куда-нибудь. Но куда? Потом мадам Валадье вышла из кабинета спокойная и спросила:
— Хорошо погуляли?
Сейчас она опять была похожа на таинственных холодных блондинок из старых американских фильмов. Следом появился месье Валадье. Тоже совершенно спокойный. На нем был элегантный костюм, а на щеке несколько длинных царапин, явно следы ногтей. Чьих? Веры Валадье? Они у нее длинные. Оба стояли в дверном проеме рядышком, с гладкими лицами убийц, безнаказанных по причине отсутствия улик. Казалось, они позируют, но не для полицейского фотографа, а для того, который на званых вечерах снимает входящих в зал гостей.
— Мадемуазель объяснила тебе все насчет собаки? — спросила Вера Валадье сдержанным светским тоном, совсем не тем, каким разговаривают на улице Дуэ, где, по ее словам, она жила в детстве. Под другим именем. — Собаки ужасно милые… Но от них столько
А Мишель Валадье добавил с той же интонацией, что его жена:
— Мама права… Брать в дом собаку действительно неразумно.
— Вот вырастешь и заводи себе собак сколько хочешь… Но не здесь и не теперь.
Голос Веры Валадье изменился. В нем слышалась какая-то горечь. Наверно, она подумала о том времени — годы летят быстро, — когда ее дочь вырастет, а она, Вера, будет навеки обречена бродить по переходам метро в желтом пальто.
Девочка не отвечала. Она лишь смотрела на них широко раскрытыми глазами.
— От собак можно подцепить всякую заразу, понимаешь? — сказал месье Валадье. — И потом, они кусаются.
Глаза у него теперь бегали, и он говорил торопливо, как уличный торговец-нелегал, заметивший вдали полицейского.
Я с трудом промолчала. Меня подмывало встать на защиту малышки, но я боялась, что дело опять дойдет до крика и она испугается. Но все-таки я не удержалась и, глядя прямо в глаза Мишелю Валадье, сказала:
— Вы поранились, месье?
И провела пальцем по своей щеке в том месте, где у него были царапины.
— Нет… С чего вы взяли?
— Надо обязательно продезинфицировать… Это как собачий укус… Можно заразиться бешенством…
Было видно, что он опешил. Вера тоже. Они смотрели на меня с опаской. В беспощадном свете люстры они выглядели просто сомнительной парочкой, попавшейся во время облавы.
— По-моему, мы опаздываем, — обратилась Вера к мужу.
Голос ее опять звучал холодно. Мишель Валадье посмотрел на ручные часы и все с той же деланной непринужденностью ответил:
— Да, пора идти…
Она сказала дочери:
— Для тебя есть ветчина в холодильнике. Сегодня мы, наверно, вернемся не поздно…
Девочка потихоньку перебралась поближе ко мне. Она вцепилась в мою руку, как человек, который хочет, чтобы ему помогли идти в темноте.
— Вам лучше уйти, — сказала Вера Валадье. — Она должна научиться оставаться одна.
Она взяла дочь за руку и потянула к себе.
— Мадемуазель уходит. Поужинай и ложись спать.
Девочка опять посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, которые, казалось, уже ничему не удивлялись. Мишель Валадье шагнул вперед, и она стояла теперь между обоими родителями.
— До завтра, — сказала я ей.
— До завтра.
Похоже, она не очень-то в это верила.
Оказавшись на улице, я села на скамейку в аллее возле Ботанического сада. Я сама не знала, чего дожидаюсь. Вскоре вышли месье и мадам Валадье. Она в шубе, он в темно-синем пальто. Оба держались на расстоянии друг от друга. Дойдя до черной машины, она села назад, а он за руль, как будто был ее шофером. Машина скрылась в направлении авеню Мадрид, и я подумала, что никогда ничего не узнаю об этих людях — ни их настоящих имен, ни фамилий, ни причин беспокойства, сквозившего порой во взгляде мадам Валадье, или отсутствия стульев в кабинете месье Валадье, на чьей визитной карточке стоял чужой адрес. А девочка? Она-то загадки для меня не представляла. Я догадывалась, что она чувствует. Я была в детстве примерно такой же.