Мальпертюи
Шрифт:
– Несчастный, – воскликнул я, – неужели вам отказано в божественном утешении молитвой, доверьтесь мне: кто вы? Могу ли я вам помочь?
Он пристально смотрел на меня, и глаза его мерцали, подобно звездам.
– Да избавит вас Тот, Кого вы призываете, от этого знания, ибо вы навсегда лишитесь покоя!
В этот миг яростный шквал обрушился на монастырские стены: неистово скрежетали обезумевшие флюгеры, ставни сорвались с крючков, злобно били в окна, ревели дождевые потоки. В ту же секунду небо озарила гигантская вспышка молнии; за окнами бушевала сплошная
Незнакомец воздел к небу мощные длани в грозном жесте приказания или заклятия.
– Вот она, буря… – возгласил он. – На ее чудовищных крыльях мчатся силы несказанного ужаса. Они близятся, еще мгновение, и они будут здесь! Служитель Галиенянина и его торжествующего креста, моли своего господина о помощи!
Красивая, крупной лепки рука опустилась мне на плечо, и я почувствовал, сколь тяжка эта длань, будто отлитая из металла.
И ослепительнее, чем бороздящие небо молнии, вспыхнуло откровение.
– Айзенготт! Это он – Зевс! Бог богов!
Я ждал проявления мощи, быть может, устрашающего возврата былого величия и всемогущества.
Но взгляд его выражал лишь безмерную печаль: сердце мое едва не разорвалось, и слезы невольно выступили на глазах.
– Поспешим, – мягко, но твердо сказал он. – Необходимо помочь Жан–Жаку Грандсиру.
В этом голосе звучала не просьба, в нем рокотало приказание – я не противился, хотя тревога и нежелание подчиняться усилились. Я молча последовал за ним по коридорам, где метались разбуженные монахи, бормоча спасительные молитвы или испуганные причитания.
Здание монастыря содрогалось в самом своем основании, в потоках огня небесного вкупе с грозными громовыми раскатами слились твердь небесная и твердь земная; сорвало одно окно, и в зияющую брешь хлынула черная волна.
Дважды неистовые порывы ветра валили меня с ног, пока мы добрались до комнаты больного.
Юноша приподнялся на своем ложе, взгляд его, исполненный ужаса, был устремлен в бушующее небо.
Айзенготт бросился к нему:
– Не смотрите! Опустите глаза! Жан–Жак, казалось, не слышал. Айзенготт схватил с кровати покрывало и набросил больному на голову.
– Сделайте же что–нибудь, нельзя смотреть… пусть он не видит!… – взмолился старец.
В коридоре слышались паническая беготня и голос перепуганного брата Морена:
– Дьяволы! Дьяволы!
Железная длань Айзенготта снова тяжело легла на мое плечо.
– По моему приказу опустите глаза, не смотрите на небо, иначе лишитесь зрения. Пока же смотрите, и, возможно, вам будет дано понять.
Его речь была столь мощной и величавой, что я, отринув робкое нежелание повиноваться, обратил взор в небо, куда указывала повелевающая десница Айзенготта.
А там вели битву молнии, и в поднебесье пламенел свет ярче дневного, подобный раскаленному зареву жаровни.
– Смотрите! – повелел Айзенготт. И я увидел.
Три устрашающих силуэта, три кошмарных видения, коим нет имени в языке человеческом, порождение сокровенного адского лона, рассекая пространство,
Айзенготт пронзительно рассмеялся.
– Узнаете ли вы их, отец Эвгерий? Эвмениды! И этих чудовищ привез Ансельм Грандсир великому Кассаву! Эвмениды! Тисифона, Мегера… Алекто [9] . Дамы Кормелон, если вас так больше устраивает! Они жаждут завладеть Жан–Жаком…
В когтях крылатых монстров появились гигантские пылающие факелы. Чудовища уже мчались в опасной близости, так что слышно было яростное шипение змей.
Вдруг Айзенготт отпрянул назад.
– Предстоит борьба! – услышал я его шепот. Из глубин неба родились очертания существа, чей неспешный полет устрашал еще более, нежели невероятная стремительность трех названных инферналий.
9
Впервые здесь дается истинное имя Эвмениды: Алекто. В мемуарах Ж. Ж. Грандсира упоминается только имя Алекта – смягченное и более женственное. (Примечание автора.)
Видение было словно соткано из молочно–белых вспышек – в нем вдруг явился лик. Но какой?… Подобной устрашающей красоты не скрывала более тайна мироздания.
Бесшумно и величественно видение парило над беснующимися дочерьми Тартара.
Поначалу те как бы замедлили свой полет, но мгновение – и они в едином порыве ринулись навстречу. В этот момент перед ними раскрылся лик бледного огня.
– Не смотреть! – прогремел Айзенготт.
И своей белоснежной рукой резко закрыл мне глаза.
Раздался тройной вопль, безумный крик боли… оглушительный грохот неслыханного человеческим ухом падения.
– Все кончено! – услышал я шепот рядом.
Я открыл глаза: небо опустело, лишь на севере к горизонту стремглав падала большая звезда.
И вдруг откуда–то, словно издалека, донеслось слабое рыдание:
– Эуриалия!
Айзенготт отчаянно вскрикнул.
– Проклятие!… Он видел! Я повернулся к больному.
На ложе никого не было: Жан–Жак стоял посреди комнаты – лицо, словно высеченное из холодного мрамора, было поднято к тихому небесному своду.
Я бросился к нему, но тут же в страхе отдернул руки – я коснулся мраморной статуи, безжизненной и бездушной.
Ледяными каплями пали в молчание слова Айзенготта:
– Так умирают те, кто поднял взгляд на Горгону!
Вокруг меня все завертелось, и обезумев, вырываясь от удерживающих меня, я бросился бежать по коридорам с надрывным воплем:
– Горгона! Горгона! Не смотрите на нее!
Глава двенадцатая. Айзенготт рассказывает…