Мальвиль
Шрифт:
Я суховато замечаю:
– Мьетта не глухая. Она немая.
– Ну что ж, значит, долго торговаться вам с ней не придется... – бросает Мену.
Нас коробит цинизм этого замечания, но мы молчим, не желая подливать масла в огонь. И так как молчание затягивается, я начинаю свой рассказ о том, как мы провели нынешний день в «Прудах».
В нескольких словах я описываю нашу военную эпопею. Не слишком задерживаюсь и на семейных отношениях в клане Варвурда. Опять же, чтобы не дать Мену в руки дополнительного оружия. Главным образом я рассказываю о
– И как ты представляешь себе это лишение свободы? – спрашивает Мейсонье.
Я пожимаю плечами.
– Сам понимаешь, не станем же мы заковывать его в цепи. Просто лишим права покидать территорию Мальвиля. В остальном он будет жить, как и все мы.
– Вот тебе и на! – возмущается Мену. – Если бы меня спросили...
– А тебя не спрашивают, – обрываю ее я.
Я рад, что поставил старуху на место. Меня покоробило, что она даже слова не сказала Фальвине на прощание. А ведь Фальвина – ее родственница. К чему эта свара? Да и со мной она слишком много себе позволяет. То обстоятельство, что в ее глазах я, так сказать, хозяин божьей милостью, отнюдь не мешает ей – как когда-то было и с дядей – без конца меня пилить. Должно быть, и с самим господом богом, даже когда она его просит о чем-либо, она не может обойтись без грубостей.
– Я согласен с твоим предложением, – говорит Мейсонье.
Они все согласны. Еще и потому, что им приятно было слышать, как я одернул Мену, это я вижу по их глазам.
Мы обсуждаем срок наказания, которому подвергнется Жаке. Предложения разные. Самое суровоевидно, уж очень он испугался за меня – предлагает Тома: десять лет. Снисходительнее всех Пейсу: один год.
– Не слишком же дорого ты ценишь собственную черепушку, – говорит Колен со своей прежней улыбкой.
Он предлагает пять лет плюс конфискация всего имущества. Голосуем. Принято. Завтра мне предстоит объявить Жаке приговор.
– Перехожу к вопросу безопасности. Кто знает, не бродят ли где-то поблизости другие группки уцелевших после взрыва, готовые в любую минуту напасть на нас. Отныне следует быть начеку. Днем не выходить без оружия. Ночью во въездной башне, кроме Мену и Момо, должны оставаться еще двое дежурных. Там на третьем этаже как раз есть свободная комната с печкой. Я предлагаю разбиться на пары и дежурить посменно.
Мои товарищи в принципе согласны и начинают оживленно обсуждать вопрос о том, как часто должны сменяться дежурные и как лучше составить смены.
Минут через двадцать мы приходим к соглашению: Колен-Пейсу будут дежурить по четным дням, Мейсонье-Тома по нечетным. Колен предлагаети все его поддерживают, – чтобы я оставался в донжоне для организации обороны внутри крепости, в случае если враг, застав нас врасплох, захватит первую крепостную стену.
– А поскольку двое из нас, – замечаю я, – будут постоянно ночевать во въездной башне, в донжоне освобождается место. Я предлагаю устроить Мьетту в комнате рядом с ванной, на втором этаже.
При имени Мьетты оживление спадает и снова повисает молчание. В той самой комнате-этого не знает один лишь Тома, – где собиралось в былые времена наше Братство. Тогда мы часто говорили, понятно, для шику, что как было бы здорово, если б с нами была девчонка, которая готовила бы нам и «удовлетворяла наши страсти». (Это было мое выражение, я вычитал его в каком-то романе, и оно производило сильное впечатление, хотя никто, в сущности, толком не знал, что означает слово «страсть».)
– А те двое? – спросил наконец Мейсонье.
– Думаю, что останутся там, где мы их сейчас устроили.
Молчание. Все понимают, что у Мьетты в Мальвиле будет иной статус, чем у Фальвины или Жаке. Но об этом пока ничего не сказано. И никто не хочет уточнять.
Поскольку молчание затягивается, я решаюсь прервать его.
– Ну вот, – начинаю я, – настало время поговорить откровенно о Мьетте. У меня только одно условие, все должно остаться между нами.
Я смотрю на них. Все согласны. Только Мену невозмутимо уткнулась носом в свое вязание, поэтому я добавляю:
– Это относится также и к тебе, Мену, ты тоже должна держать язык за зубами.
Она вкалывает спицы в вязание, свертывает его и встает.
– Пойду-ка я спать, – говорит она, поджав губы.
– Тебя, по-моему, никто не гонит.
– Да нет уж, лучше пойду.
– Послушай, Мену, нечего лезть в бутылку.
– Я и не лезу, – говорит она, повернувшись ко мне спиной, наклоняется к камину, чтобы зажечь мигалку, бормочет что-то невнятное и, судя по ее тону, видимо, что-то не слишком лестное по моему адресу.
Я молчу.
– Останься, Мену. – говорит, как всегда вежливо, Пейсу. – От тебя у нас нет секретов.
Я многозначительно смотрю на старуху, но не произношу ни слова. Откровенно говоря, я буду даже рад, если она уйдет. Мену продолжает ворчать. Я улавливаю слова «загордился», «не доверяет». Я прекрасно понимаю, о ком идет речь, но упорно храню молчание. Про себя замечаю, что она что-то уж слишком медленно зажигает свою мигалку. Должно быть, надеется, что я предложу ей остаться. Но ее ждет разочарование.
Она действительно разочарована, и к тому же полна негодования.
– Ну все, идем, Момо! – бросает она отрывисто.
– Атитись, атипока! (Отвяжись, ради бога.), – хнычет Момо, ему явно интересно.
Да! Неудачную минуту выбрал бедняга Момо, уж лучше б ему сразу послушаться! Мену перекладывает мигалку из правой руки в левую и, широко размахнувшись, своей маленькой сухонькой десницей отвешивает ему здоровенную оплеуху. И тут же поворачивается к нему спиной, а он покорно плетется за матерью. В который уж раз меня поражает, как этот здоровенный бугай в свои сорок девять лет позволяет бить себя своей крошечной матери.