Малыш Стрела — Победитель Океанов (Сказки)
Шрифт:
— Что можно сделать из пуха? — переспрашивал старик Мрамор, высекая статую и медленно двигая словно каменными губами. — О!.. Очень многое. Из пуха делают серебряные серёжки ив. И пыльцу, которая весной летит в лесу. И облака, приносящие дождь. И ту незримую ткань, которую пытались было соткать королю негодные портняжки, да только ославили короля на весь свет, — ту ткань, которую, если она есть на самом деле, ты чувствуешь, осторожно касаясь зелёного листа, и травинки, и руки ребёнка, и губ любимой. Из пуха делают…
— Но всё это так недолговечно! — перебивали соседи, удивлённые, что
— А что может быть долговечнее весны?
И соседи уходили ни с чем.
Однажды выдалась особенно суровая зима.
Весной не зацвели ни яблони, ни сирень, ни тополя. Дедушка Пух заболел — он не мог жить без работы.
— Бери резец, молоток и попробуй ваять из камня, — предложил старик Мрамор.
В ту весну — люди запомнили её надолго — на ивах появились серёжки, сверкающие даже ярче, чем обычно, но такие тяжёлые, что ветки надламывались, падали в воду и зарывались в ил. И когда пришла пора куколкам превратиться в бабочек, они покрылись той самой незримой тканью, но, расправив радужные крылья, не смогли пробиться через эту ткань. Ведь она была каменная, а все знают, как прочен камень. И в гнёздах вывелись птенцы. Они были совсем как настоящие, даже взмахивали крылышками, но не могли подняться в воздух: ведь они были каменные, а все знают, как тяжёл камень.
И осенью птицы не потянулись на юг. Только одна стайка лебедей сумела подняться в небо. Но птица за птицей отставали, садились среди зелёных парков, чтобы навеки застыть с распростёртыми мраморными крыльями. Их, каменных лебедей, и сейчас можно увидеть почти в каждом городе- неподвижных, грустно следящих за полётом живых птиц.
Это была каменная весна, и она прошла. Но нельзя забывать, что она была.
— Давай лучше работать, как раньше, — сказал старик Мрамор. — Я буду ваять из мрамора, а ты…
— Да-да… Конечно, надо работать, как раньше, — ответил дедушка Пух.
Уже давно люди не видели старика Мрамора и дедушку Пуха. Кто знает, где они, живы ли? Вероятно, живы. Появляются же, когда приходит срок, статуи, не подвластные ни злу, ни силам уничтожения, даже самому времени. И летит тополиный пух, и в гнёздах выводятся птенцы, куколки превращаются в бабочек, и трубят свою песню лебеди, которых, раз увидев, не забудешь до конца жизни.
КУКУШКА И СОЛОВЕЙ
Один кукушонок вылупился в соловьином гнезде и совсем было собрался вытолкнуть соловьёнка, но не вытолкнул. Пожалел, что ли? А когда пожалел, решил:
«Дай я воспитаю из этого глупого соловьёнка, который не всегда же будет встречать добрых кукушек, хоть плохонькую, но кукушку».
И, решив сделать доброе дело, первое во всём кукушкином роду, стал учить соловьёнка.
— Ку-ку, —
А соловей пел. Пел своё, то, что вошло в него через тонкую скорлупку яйца давно, до рождения, вместе с солнечным лучом, случайно проникшим в гнездо, вместе с лунным лучом, с шумом листвы, щебетом матери.
— Ку-ку, ку-ку… Я терпелив и могу повторить ещё сто раз. Ку-ку, ку-ку, ку-ку… Это совсем просто, надо только чуть-чуть постараться.
А соловей пел своё, хотя старался и очень не хотел огорчать доброго наставника.
Продолжаются ли эти уроки до сих пор? Трудно сказать, но много раз я слышал в лесу, как кукушка диктует внятно, раздельно и терпеливо:
— Ку-ку, ку-ку… Попробуй ещё раз: «Ку-ку, ку-ку…»
ЗВЕЗДНЫЙ ПАСТУХ И НИНОЧКА
1
В некотором царстве, в некотором государстве, в городе, окруженном дремучим лесом, жил-был Студент. Днём он, как все студенты, читал книги в библиотеке, слушал в университете лекции и ходил обедать в университетскую столовку. А по ночам, в тот Тайный час, когда не видно ни зги и все на свете спят — даже ночные совы, даже светляки гасят свои зелёные огни, даже мать у постели больного ребенка закрывает глаза, положив ему на голову тревожную руку, — в этот самый час, который никто на свете не видел, — что уж там увидишь во сне?! — Студент вставал и принимался за свою ночную работу так весело и старательно, будто совсем не устал за долгий день в университете.
Он принимался за трудную ночную работу, потому что далеко, в глухой деревеньке жили у него старенькие бабушка с дедушкой и им надо было каждый месяц посылать деньги на прожитьё; много ли выкроишь из студенческой стипендии?
Он вставал в этот Тайный час, когда даже вода в бурной горной речке становилась недвижной и засыпали ветер в лесу и ветер на лугу, мылся холодной водой, открывал настежь окно в комнате под крышей высокой, до самого неба, башни, где он жил, и ставил на подоконник два длинных корытца — одно серебряное, а другое золотое; они были сделаны из такого чистого серебра и золота, что светились и в этой совсем непроглядной темноте — они одни светились.
Странная это была, между прочим, башня. И если бы вы спросили Управителя дома номер двадцать три по Лесной улице, на крыше которого возвышалась Студентова башня, он бы сказал, что в его ведении вот уже сорок лет состоит только шестиэтажный кирпичный дом с чердаком и полуподвалом, ну и с крышей, разумеется. Но на крыше этой не числится, а следовательно, и не может быть надстроек ни башенного, ни какого-либо другого типа, если не считать четырёх печных труб в полной исправности.
«Да вы сами отойдите в сторонку, взгляните и убедитесь, — сказал бы Управитель. — А если уж вы такой, что и собственным глазам не верите, обеспокойтесь подняться и обойти крышу вдоль и поперёк; она у пас плоская, и опасности это не представляет».