Малыш
Шрифт:
— Конечно, Жак; но для того чтобы газеты отметили меня, нужно, чтобы моя книга была напечатана, а я вижу теперь, что этого никогда не будет… Почему?.. Да потому, дорогой мой, что я не могу поймать ни одного издателя; этих господ никогда нет дома для поэтов. Даже великий Багхават и тот вынужден издавать свои стихи на собственный счет.
— Ну что ж! В таком случае мы последуем его примеру, — сказал Жак, ударяя по столу кулаком: —Мы издадим книгу на свой счёт.
Пораженный, я уставился на него:
— На наш счёт?!
— Ну, да, голубчик, на наш счет… Как раз маркиз издаёт сейчас первый том своих мемуаров, и я ежедневно вижусь с владельцем той типографии, где они печатаются. Это эльзасец с красным носом и добродушным выражением лица. Я уверен, что он откроет нам кредит. Чёрт возьми! Мы будем выплачивать ему по мере распродажи твоей книги… Итак, решено; я завтра же иду к моему знакомому.
И действительно, на другой же день Жак отправился к издателю и вернулся в полном восторге.
— Все улажено, — сказал он с торжествующим видом, — твою книгу завтра начнут печатать. Нам это будет стоить девятьсот франков, — пустяки! Я выдал три векселя по триста франков, сроком через каждые три месяца. А теперь слушай меня внимательно: каждый том мы будем продавать по три франка; тираж — тысяча экземпляров; таким образом, твоя книга принесет нам три тысячи франков… Понимаешь?! — три тысячи франков!.. Из них нужно вычесть сумму за печатание, потом скидку по одному франку с экземпляра в пользу книгопродавцев, затем стоимость некоторого количества экземпляров, которые нужно разослать по редакциям… В итоге, — это ясно, как божий день, — мы получим от твоей книги тысячу сто франков чистой прибыли. Ну, что ж… Для начала недурно.
«Недурно?» — я думаю!.. Не надо больше гоняться за неуловимыми «звездами», не надо часами унизительно простаивать у дверей издательств и — главное — можно будет отложить тысячу сто франков на восстановление домашнего очага… Какая радость царила в этот день на сен-жерменской колокольне! Сколько проектов! Сколько грез!
И в следующие дни — сколько удовольствий, вкушаемых по капле. Ходить в типографию, держать корректуру, обсуждать цвет обложки, наблюдать за тем, как из-под пресса выходит еще сырая бумага с напечатанными на ней собственными мыслями, бегать несколько раз к брошюровщику и, наконец, получить первый экземпляр, который раскрываешь дрожащими от волнения руками… Скажите, существует ли на свете другое, более высокое наслаждение?
Вы, конечно, понимаете, что первый экземпляр «Пасторальной комедии» принадлежал по праву Чёрным глазам, и я в тот же вечер отнёс его им. Жак пошел со мной. Ему хотелось насладиться моим торжеством.
Гордые и сияющие, мы вошли в желтую гостиную. Там все были в сборе.
— Господин Пьерот, — обратился я к севенцу, — позвольте преподнести Камилле мое первое произведение. — С этими словами я вручил книжку милой маленькой ручке, задрожавшей от удовольствия. Если бы вы видели, с какой благодарностью взглянули иа меня Черные глаза и как они засияли, прочитав на обложке мое имя! Пьерот отнесся к этому довольно холодно. Я слышал, как он спросил Жака, сколько такой томик приносит мне.
— Тысячу сто франков, — с уверенностью ответил Жак.
Они долго разговаривали о чем-то вполголоса, но я не слушал их. Я испытывал невыразимую радость, глядя, как Чёрные глаза опускали свои длинные шелковистые ресницы на страницы моей книги, а потом поднимали их, устремляя на меня восхищенный взгляд… Моя книга!.. Чёрные глаза!.. Всем этим счастьем я был обязан Маме Жаку…
В этот вечер, прежде чем возвратиться домой, мы пошли побродить по галерее Одеона, чтобы посмотреть, какой эффект производит «Пасторальная комедия» в витринах книжных магазинов.
— Подожди меня здесь, — сказал Жак. — Я зайду узнать, сколько продано экземпляров.
Я ждал его, расхаживая взад и вперед перед магазином, и украдкой посматривал на зеленую с черными полосками обложку книги, красовавшейся в витрине магазина. Через несколько минут Жак вернулся, бледный от волнения.
— Дорогой мой, — сказал он. — Одна уже продана! Это хорошее предзнаменование…
Я молча пожал ему руку. Я был слишком взволнован, чтобы что-нибудь ответить ему, но в глубине души я говорил себе: «Есть в Париже человек, который вынул сегодня из своего кошелька три франка, чтобы купить это произведение твоего ума; кто-то теперь его уже читает, судит тебя… Кто же этот «кто-то»? Как хотелось мне с ним познакомиться»… Увы! На свое несчастье, мне предстояло узнать его очень скоро…
На другой день после выхода в свет моей книжки, когда я завтракал за табльдотом рядом со свирепым мыслителем, в залу вбежал Жак. Он был очень взволнован.
— Большая новость! — объявил он, увлекая меня на улицу. — Сегодня в семь часов вечера я уезжаю с маркизом… В Ниццу, к его сестре, которая находится при смерти… Возможно, что мы пробудем там долго… Не беспокойся… На твоей жизни это не отразится… Маркиз удваивает мне жалование, и я буду высылать тебе по сто франков в месяц… Но что с тобой? Ты побледнел. Послушай, Даниэль, не будь же ребенком! Вернись сейчас в зал, кончай свой завтрак и выпей полбутылки бордо, чтобы придать себе бодрости. А я тем временем побегу проститься с Пьеротами и потом зайду к типографу, напомнить ему, чтобы он разослал экземпляры твоей книги по редакциям газет и журналов… Каждая минута на счету… Увидимся дома в пять часов…
Я глядел ему вслед, пока он быстрыми шагами спускался вниз по улице Сен-Бенуа, затем вернулся в ресторан. Но я не мог ни есть, ни пить, и полбутылки бордо осушил за меня философ. Мысль, что через несколько часов Мама Жак будет от меня далеко, сжимала мне сердце. Как ни старался я думать о моей книге, о Чёрных глазах — ничто не в силах было отвлечь меня от мысли, что Жак скоро уедет и что я останусь в Париже один, совсем один, совершенно самостоятельным, ответственным за каждый свой поступок.
Он вернулся домой в назначенный час. Сильно взволнованный, он тем не менее притворялся очень веселым и до последней минуты не переставал проявлять все великодушие своей души и всю свою горячую любовь ко мне. Он думал только обо мне и о том, как, бы лучше устроить мою жизнь. Делая вид, что укладывает свои вещи, он осматривал мое белье, мое платье.
— Твои рубашки вот в этом углу, видишь, Даниэль, а рядом, за галстуками — носовые платки…
— Ты не свой чемодан укладываешь, Жак, ты приводишь в порядок мой шкаф.