Малый драконий род
Шрифт:
Смерть чуть было не явилась за Ланен.
Я радовался тому, что она исцелилась, но на сердце у меня отчего-то стояла такая тяжесть, словно никакого исцеления не произошло. Гнев, охвативший меня еще в Элимаре, поразил меня тогда своею силой. Я и не знал, что могу оказаться подвержен подобному чувству. На самом деле гнев мой не был направлен на Ланен — это была лишь попытка скрыть страх, холодивший мне сердце. Стоило мне подумать, что я могу потерять ту, которую любил больше всех на свете, как ужас пробирал меня до костей. Я видел, как Шикрар оплакивал свою любимую на протяжении восьми сотен лет, и в глубине души знал, что моя преданность возлюбленной ничуть не меньше. Прежде я гневался на Ланен за то, что она пренебрегла словами целителя, презрев собственную безопасность ради погони за излечением; но я знал,
Кроме того, в мягкой тиши лунного света я признался себе, что меня одолевает страх за будущее. Что за странных существ вынашивает сейчас Ланен? Что должно получиться из них, что станется при этом с нею? Кровь ее теперь и в самом деле была перемешана с кровью кантри. Я содрогнулся, когда слова Ришкаана вновь эхом отозвались в моем сердце. Огромным усилием воли я отринул их, вместо этого обратившись к истине видения, что являлось мне когда-то во время вех-сна: яркий образ — мы с Ланен, вместе с нашими детьми, стоим, встречая прекрасный рассвет нового дня. Со вздохом я обратился к Ветрам, моля их, чтобы это оказалось правдой.
Объятый этой странной печалью, я снял с головы тяжелый венец и посмотрел на него. Самоцвет моей души. У меня даже в голове не укладывалось: я держу его в руках, хотя сам все еще жив! При обычном ходе вещей самоцветы могут существовать вне нашего тела только после смерти. Когда жизнь наша обрывается, внутренний наш огонь, высвобождаясь, поглощает тело, и единственное, что остается от нашего существования, — это самоцвет души. Это наша связь с прошлым, с теми, кого мы любим, это...
«Акхор, — услышал я вдруг голос собственного сердца, — это твой самоцвет. Больше он не составляет часть тебя. И это означает лишь одно: ты мертв, Акхор. Ты мертв, и вся твоя прежняя жизнь также мертва».
Мысль эта стучала у меня в висках, пульсировала в сердце, заглушая даже биение самой жизни. «Нет! Нет! Я жив! — вскричал я безмолвно, сжав самоцвет что было сил, чувствуя, как острые грани его врезаются мне в ладонь. — Я жив!»
Да, я жив. А Акхор мертв.
В этот миг я понял, что и то и это было правдой, и от такого осознания мне стало просто невыносимо. Я бы предпочел лучше, чтобы меня разрубил надвое вражеский меч, — это было бы куда менее больно.
Неужели мне суждено утратить вообще все то, что я прежде имел? Стать полностью человеком, но не более? Обладать телом юноши, заключающим в себе тысячелетнюю жизнь, воспоминания прошлого и давным-давно приобретенные знания, до которых здесь совершенно никому нет дела. Я знал, в каких местах у побережья острова встречались самые большие косяки рыбы, но остров этот если еще не погиб, то вот-вот готов погибнуть. Мне было известно, как находить по утрам восходящие потоки теплого воздуха там, где они дольше всего держались зимними ночами, я знал тысячу приемов и уловок, необходимых в полете, которым научил меня Шикрар, и еще с сотню, которым научился сам. Мне была ведома радость воздушной пляски на ветру во время летнего солнцестояния, когда мы вместе с сородичами пели величественным хором, и голоса наши сотрясали небеса, — голос, которым я больше не обладал. Как восхитительно было летним днем взмывать во весь дух к небесам, до самого Вышнего Воздуха, чтобы, отыскав его широкие волны, скользить по их гребням; чудесно было стремительно нырять, падая камнем вниз, а в самый последний миг вновь взметаться в чистое небо, испытывая ни с чем не сравнимое ликование от легкого холодка внутри... Никогда больше не испытать мне этого, ибо я лишен своих крыльев.
Никогда, никогда, Акхор. Вариен. Изменившийся.
Я знал так много всего, и многие из моих знаний составляли суть моей былой жизни; но теперь все это утратило для меня всякий смысл, стало бесполезным, потерянным навсегда. Думы эти накатывали мне на грудь, словно волны, обрушивающиеся на скалистый берег. Я был повелителем кантриов, Царем своего народа, — пытливо и неутомимо занимался поисками, всегда желая родичам лишь блага. И вдруг, в одно мгновение, я все это отбросил, связав с себя с женщиной, пленившей мое сердце. Мне было невыносимо стыдно признавать, что я ужасно сожалею обо всем случившемся, но больше переносить этого я не мог. Я все так же ее любил, глубоко и по-настоящему, но все же сейчас, в тишине ночи, вынужден был признать, что любовь моя всегда будет напоминать мне о том, чего я лишился. Не она обратила меня в человека — это произошло по замыслу Ветров и Владычицы, и нам, возможно, никогда не постичь этого замысла, — но если бы я не встретил ее, то до сих пор оставался бы повелителем кантри.
Юная луна посылала мне свои нежные лучи, омывая мои руки, и слабым мерцанием отразилась в глубине самоцвета, который в прошлом был гораздо ярче. Я принялся вертеть его и так и эдак, отчаянно пытаясь вновь поймать им лунный свет, чтобы хотя бы на мгновение пробудить в нем жизнь; но теперь он существовал отдельно от меня, мы были разделены навеки — о сердце мое!
Облитый бледным светом луны, я опустился на колени, держа в сложенных ладонях самоцвет, и заплакал. В первый и последний раз, одиноко размышляя в лунном свете, я всем сердцем горько оплакивал кончину Кхордэшкистриакхора, в облике которого прожил более тысячи лет. Прошлое и будущее заволокла темная пелена, и я чувствовал себя страшно одиноким.
Так часто бывает. Когда мы истерзаны страданиями, когда кажется, что непосильные тяготы вконец изнурили душу и уже охватывает предчувствие близкого конца, — это значит, что Ветры готовят нас к следующему шагу. Чтобы начать новую жизнь, нужно прежде пережить смерть. Иных путей душа не ведает. Без ночной тьмы не бывает рассвета, без зимы никогда не придет весна.
Пусть это и так, но от этого зима не становится менее холодной, а предсмертные муки не делаются легче.
Впрочем, быть может, я бы не предавался столь горькому отчаянию, если бы знал, что, пока я здесь заливаюсь слезами, по ту сторону окна меня уже ожидает будущее.
Берис
Если сравнить по сложности две задачи, которые мне пришлось выполнить, то первая из них подобна тени, вторая же — кромешной тьме.
...Я облачился в пышные одежды, соответствовавшие моему сану, ибо на сей раз намерен был вызвать не рикти. Один из владык Семи Преисподних послужит моим целям. Будучи «повелителем Шестой Преисподней», я мог приказывать всем ракшасам, которые принадлежали первым пяти кругам, и вести переговоры с любым из величайших демонов, включая и самого Владыку Шестой Преисподней. Единственным человеком, когда-либо имевшим дело с повелителем Седьмой Преисподней, был лишь Владыка демонов, но это стоило ему имени, памяти и жизни — всего поочередно.
Задача, которую я поставил перед собой во время второй церемонии вызова, заключалась в следующем: выяснить, как можно избавиться от Владыки демонов, если вдруг с ним возникнут хлопоты.
За долгие годы своих исследований я много занимался этим вопросом, и теперь, чтобы узнать все интересующие меня сведения, мне следовало вызвать владыку Пятой Преисподней. Владыка этот — величайший из демонов, однако и над ним я имел определенную власть.
Все-таки они вновь попытались ввергнуть меня в искушение, вот дурни! Пока шли приготовления к обряду, ракши то и дело нашептывали всяческие чародейские слова; но столь великий маг, как я, не нуждается в предварительно возведенной против них защите — могущество мое столь велико, что я способен подчинить себе выродившееся племя демонов. Защита — это для слабых, ха! Жалкие попытки! Вопли пауков! Я не настолько глуп, чтобы принимать все это всерьез. Едва вызов будет завершен, я узнаю, как подчинить Владыку демонов своей воле. Я буду способен изгнать его, если он меня притомит или не будет больше мне нужен.
Наконец они заткнулись, вот и славно. Назойливые твари.
Я был одет по сану, и пышные мои одеяния в поясе были перехвачены узлами, предусмотренными в целях ограждения, чтобы заставить вызванных мною демонов оставаться там, где им и положено. В воздухе курились благовония — легкие, едва уловимые: голова должна оставаться ясной, чтобы можно было сосредоточиться.
Я проверил начертание кругов и знаков во всех семи местах. Никаких повреждений. Зажегши семь новых свечей, расставленных по кругу, я закатал рукава, Поднял приветственно руки и начал читать заклинание.