Мама джан
Шрифт:
Они работали еще около часа. Рина больше не пела, хотя парни и предлагали ей исполнить любую песню на выбор. Слишком мощным потрясением стал для нее первый успех на публике. Она перегорела и чувствовала, что в этот вечер голос уже не подвластен ей.
Наконец Шоник поднял руки и скрестил их над головой – все, сворачиваемся.
Пацаны, сразу как-то обессилев, устало чехлили гитары. Оленька раскладывала деньги на четыре кучки прямо на чехле.
– С Риночкой поступим так, – рассудил Шоник. – Пятьдесят баксов, что Вага тебе подарил, ты в общий котел
– Я и не спорю.
– Лады.
Ну вот… Деньги поделены, колонки и стойки грудятся в одной кучке, гитары за плечами… и обиженный пьяный народ вокруг. Обиженный потому, что концерт закончился.
– А что теперь? – спросила Рина.
– Можешь дуть домой, – пожала плечами Оленька.
– Она останется, – сказал Кабан.
– Мне нельзя домой, – сказала Рина. – Без мобильника, без долбаного стадола. А главное – без «Макарова»… Отец прибьет…
– Извини, не в теме, – сказала Оленька.
– Стадола?! – удивился Медведь. – Никогда бы не подумал, что ты тоже трескаешься.
Шоник достал из кармана две ампулы:
– Буторфанол подойдет?
– Да не я трескаюсь… Это папа мой трескается…
– То есть… он тебя, получается, за ключами от рая послал? А ты тут, получается, с музыкантами прохлаждаешься? Нехорошо…
– Закрой рот! – рявкнул Кабан. – Ей этот стадол ебучий всю судьбу изговнял.
– Я же не знал, – Шоник отвел глаза в сторону.
– Хватит лаяться, – вмешался Медведь. – Мы что собирались сделать, а?
– Что?
– Как говорит Сеня-газетчик? До мирового катаклизма остается…
Его слова заглушил веселый крик:
– … тридцать тире пятьдесят лет!
– Поэтому – что? – теперь уже Кабан дирижировал. – Кошельки нашим поклонникам облегчили?
– Облегчили!
– Ну – и?..
– Бухать!
– И ширяться!
– Бухать, ширяться и кайф словить!
– Тогда – вперед! – скомандовал Кабан.
Музыканты подхватили колонки и заспешили в переход. Свято место пусто не бывает. Там уже занимал свою нишу Вова-баянист. Как правило, весь вечер он исполнял только одну песню – «Таганку», ее единственную из своего хилого репертуара он мог пропеть от начала до конца. Вова-баянист особой конкуренции не составлял. Зачуханный, лохматый мужик, он приходил сюда исключительно для того, чтобы заработать на пару бутылок водки.
Пацаны пошли поздороваться, а Оленька осталась с Риной.
– Солнышко, щас надо будет аппаратуру вписать, – сказала Оленька.
– Что значит – вписать? – Рина еще не все богатства диалекта освоила, на котором общались ее новые друзья.
– Ну… мы же не будем по Москве с колонками и гитарами гулять. Тяжело. Вот ребята щас заплатят охраннику полтос и до завтра у него в каморке все оставят.
– А, вот теперь – да, понятно… А че это ты меня солнышком назвала?
– Ну… потому, что солнце – символ жизни, любви и радости. И еще потому, что это моя любимая песня. Звезда по имени солнышко. Цой пел, – так вот ловко ушла от вопроса Оленька.
Ребята подошли. Шоник был чем-то очень недоволен.
– Я его, кунэм, мамин рот делал. Сучара!
– Чего случилось? – спросила Оленька.
– Да эта прорва, до денег жадная, мент… Олег Черенков!.. Я его душу топтал… Решил теперь по сотне с музыкантов брать!
– Что? – Оленька выпучила глаза. – Кто тебе сказал?
– Вова-баянист сказал… Ну, падла, Олег Черенков, ментовская его шкура. Хрена я теперь в его смены петь буду… И всем скажу, штоб не пели! Пусть, сука, барыг своих качает. Нам и так не сахар тут петь, опричник, маму его!
Вернулся Кабан.
– Шоник, не грузи! Просто два дня на «Добрынинской» петь будем и все. Там и бесплатно, и играют мудаки какие-то… убивают переход. Мы там не меньше сделаем, – утешал его Медведь.
– Не хочу в переходе, – орал цыганенок. – Хочу на улице! На улице и точка… Нах!
– Да не вибрируй ты! Бери колонку. Пошли…
Они дотащились до каморки, сунули Жене-охраннику полтинник. Он принял у них аппаратуру.
– Неплохо мужик зарабатывает, – сказала Рина.
– Это он не зарабатывает! Это он подрабатывает. Зарабатывает он не так, – сказал Кабан.
– Ну да, он же охранник.
– Нет, Рина. Охранник – это для виду.
– А что тогда?
– Ну вот, посмотри, где Вова-баянист стоит.
– Где? У стенки? Напротив палатки?
– Нет! Вова стоит под камерой!
– И что?
– Не въезжаешь?
– Вова стоит под камерой. Камера с очень крупным увеличением. Когда человек останавливается кинуть деньги, Женя – охранник видит на мониторе, сколько у него в кошельке. Потом Женя-охранник звонит на трубу Ваграму, который с ребятами стоит наверху и ест шаурму у ашотовской палатки. Женя-охранник описывает приметы клиента и Ваграм с ребятами, прямо с шаурмой в руках, приседают ему на карман. А потом отстегивают Жене-охраннику тридцать процентов! Так-то вот! Не пыльно?
– Обалдеть можно! – ответила ошарашенная Рина.
– А то! Вокзал живет по закону айсберга. Одна часть видна всем, а другая часть видна только тем, у кого зрение иначе устроено, – теперь Медведь решил просветить Рину. – Невидимая система работает четко, без сбоев и отклонений.
– Какая это система? – спросила Рина.
– Купил – ширнул – съел – выпил – украл – купил. И дальше по кругу! – сказал Шоник и заржал. Все тоже заржали.
Пристроив аппаратуру, они отправились в здание вокзала. После работы первым делом требовалось подкрепиться. Прошли через зал ожидания, спустились вниз, в кафе, где вполне можно было перекусить всего за тридцатку. Медведь подошел к кассе, привычно заигрывая с Ирой-продавщицей, заказал всем по котлете, гарнир – макароны с майонезом, по кусочку хлеба и по стакану чая.
Ели молча, сосредоточенно.
Рина капитально проголодалась, котлета и макароны казались необыкновенно вкусными, а порция показалась маленькой. Она с удовольствием еще бы одну такую оприходовала. Но Рина тут же забыла и думать об этом. В кафе вошел высокий, фактурный весь из себя парень, обалденно то есть красивый. Серьга в ухе, гитара за спиной. Он оглядел зал и направился прямо к их столику.
– Цыган! – радостно взвизгнула Оленька.
Рина, обомлев, глядела, как Цыган приближается. Медленно и картинно.