Мама! Не читай...
Шрифт:
— Первый тост, который поднял этот старый дурак: за наших мальчиков, воюющих сейчас в Афганистане. Я встала и ушла.
Конечно, а как же! Принципы — они важнее всего. Нельзя сидеть за одним столом с людоедами. Это дядя Серёжа-то людоед? Ну, это я сейчас так рассуждаю... Тогда я безусловно считала маму правой, как, впрочем, и всегда. А, собственно, что произошло? Старый солдат предложил выпить не за Красную армию, убивающую мирных афганцев, а за мальчишек, которых бросили в пекло войны. Он знал, о чём говорит, он просто болел за этих мальчиков. Это, во-первых. А во-вторых... Разве нормально рушить многолетнюю дружбу с хорошими людьми из-за идеологических каких-то разногласий? Можно поговорить с ними об этом — потом, естественно, не за общим столом, можно
Не знаю, что и как было в других случаях. Не знаю. Но ничего хорошего уже не думаю.
Умерла мамина мама. После отдыха в Сочи мы заехали на мамину родину — навестить бабушку и маминого отчима. Бабушка уже давно лежала, разбитая инсультом (и, кажется, не одним). Она так радостно улыбалась, глядя на меня нашими «семейными» огромными глазами, перебирала пальцами одеяло и говорила:
— Внученька моя, красавица! Расскажи мне про себя. Как ты живёшь? Как учишься?
Я что-то мямлила. Не то, чтобы я не любила бабушку, я её плохо знала, я к ней не привыкла — последний раз я видела её лет за восемь до этого приезда. Я помнила, что раньше она была очень волевой женщиной, которую опасались многие, в том числе и моя мама. Но сейчас, немощную и беззащитную, мне её было безумно жаль!
Тут вошла мама, и бабушка вдруг быстро-быстро заговорила:
— Галочка, Катенька мне сказала, что заберет меня к себе! Я так рада!
Я помертвела и приросла к стулу.
— Мам, я ничего такого не говорила, — прошептала я, когда мы с мамой вышли.
— Знаю, — буркнула мама.
Потом, в поезде, на маму вдруг что-то нашло.
— Нет, ну ты видела? Ну, как, представь себе, сильный человек может дойти до такого состояния? Как можно превратиться вот в это? — тон у неё был весьма раздражённый.
Я недоумевала: как это «как»? Болезнь. Страшная болезнь. Но я промолчала. Просто мама отчего-то психанула, видимо... Позже выяснилось, почему: у неё шли напряжённые переговоры с издательством по поводу издания её «эпохальной» повести о юной любви. Эта повесть впоследствии станет её визитной карточкой и главным опознавательным знаком. В общем, голова была занята у мамы всем этим. На прочее сил не хватало.
В ту минуту, когда мы, возвратившись в Москву, вошли с чемоданами в квартиру, раздался телефонный звонок. Это была мамина сестра, сообщившая, что бабушка умерла.
Думаю, что маму до сих пор должно мучить воспоминание о том её раздражении в поезде. Меня бы мучило. Это должно быть больно.
Нам и не снилась такая слава
В 79-м году у мамы не только вышла первая книга. Популярный журнал «Юность» опубликовал ту самую мамину повесть о романтической любви школьников «Вам и не снилось». И взорвалась бомба!
Вот это уже был бестселлер, настоящий, как бы сейчас сказали, хит. Письма маме шли мешками со всех концов СССР, о повести говорили и писали все: критики ругали, народ рыдал и обожал. В 80-м по повести сняли кино, ставшее суперпопулярным фильмом в стране на многие годы. Даже сейчас, спустя 30 лет, его по несколько раз в год крутят по разным телеканалам и называют «знаковым». А тогда отовсюду неслась песня из него, тоже застолбившая место хита на долгие годы. На маму свалилась настоящая слава.
Вся наша семья ликовала. Мы-то всегда знали... А теперь и весь мир убедился. Ведь на критиков не стоило обращать внимания: то были советские заидеологизированные статейки, бубнившие что-то о нашей коммунистической морали и нравственности — в общем, бредятина и полная чушь.
Маму чуть не каждую неделю приглашали на читательские конференции, откуда она возвращалась с букетами цветов, переполненная впечатлениями.
— Сегодня были совершенно чудесные ребята, дети ещё совсем, но такие умненькие, хорошие! — с сияющими от счастья глазами рассказывала мама, а мы, затаив дыхание, внимали каждому её слову. — Если бы не эти надутые тупые училки, которые всё норовили перевести разговор в русло социалистического реализма, вообще было бы прелестно.
— Надо было их заткнуть! — резонно предлагала я. — Послать куда подальше...
— Ну, нет, нельзя так делать, — возражала мама. — Это же учителя этих детей, я не могла сказать им всё, что о них думаю. Хотя очень хотелось. Приходилось крутиться, как на сковородке, — смеялась она.
Я ходила важная, как индюк. Как будто это я написала повесть. Как будто это была моя слава. Но, подозреваю, что радовалась я совсем не меньше мамы. Ведь триумф любимых людей — это гораздо больше, чем твой собственный триумф... Тогда у мамы появилось много новых почитателей и «слушателей»: к нам в дом всё чаще ходили интересные люди (режиссёры, артисты, журналисты — другие, не те, не провинциальные), и они вели с мамой многочасовые интеллигентские беседы о судьбах мира и родины. Я была уже почти взрослая, любила слушать, внимать, узнавать. И тогда много узнала нового и любопытного о жизни. Не могу сказать, что это помогло в ней сориентироваться и что-то, наконец, понять: наша комплексующая и пришибленная интеллигенция, даже столичная, могла только окончательно замутить голову такому подростку, как я. У меня и так мозг полыхал от отсутствия ответов, а они продолжали ставить всё новые пафосные и почти риторические вопросы, запутывая окончательно все тропинки к выходу из лабиринта под названием «Найди путь в жизни». Зато я приобщилась к богеме. Так, слегка, одним бочком коснулась, но была страшно этим горда.
Что уж говорить о старых родительских друзьях и обо всей нашей родне! Они единогласно признали маму своим духовным лидером, имамом, рэбе, папой римским, далай-ламой и по любому поводу обращались к ней. Мама приняла сан с удовольствием и глубоким удовлетворением и остается верховным духовным главнокомандующим до сегодняшнего дня. Ее слушают, ей внимают, ей задают вопросы по разным поводам — и личным, и общественным, и интервью берут в связи со всякими политическими событиями...
С тех пор было опубликовано очень много маминых книг, она стала известным писателем... а потому без паствы остаться не может. Вот только словечко появилось у нее в лексиконе, от которого меня сразу же стало коробить. Она говорит так:
— Люди ко мне припадают.
Ирония? Если бы! С почтением к себе. Так вот, тогда, в начале её большого пути духовного поводыря масс, «припадающих» было море. Сейчас уже другая история, но они есть всё равно. А я называю их теперь — «мамины припадочные». И авторитет её как гуру не оспаривается среди них и не оспаривался никогда. По крайней мере, вслух и при мне.
Уже когда весь этот триумф случился, мама в откровенной беседе призналась кое в чём весьма любопытном:
— Знаешь, я с самого детства и Сашкиного, и твоего, очень боялась, что вы будете видеть перед собой мать-неудачницу. Мне всегда казалось, что это самое страшное. Дети должны видеть свою мать всегда с прямой спинкой, победительницу, успешную и гордую. Поэтому я так страдала, пока не получилось то, что получилось...
Я, помню, очень удивилась, хотя не сказала ничего: мысли по этому поводу ещё не оформились. А когда оформились, уже не было повода говорить. Вот, что я сказала бы ей теперь:
— Мамочка, это была твоя очередная большая глупость. Мне нужна была ты — любая: успешная, неуспешная, неудачница, хоть академик, хоть уборщица. Я тебя всегда любила и боготворила и без твоей писательской славы. А вот внимания твоего, нежности и простой бабьей любви к своему детёнышу мне недоставало. Потому что ты вся была в этих своих страданиях и гонке за «прямой спинкой», а в результате получалось только хуже: ни «прямой спинки», ни простых человеческих отношений любящих людей. Не знаю, как Сашку, но меня твой внутренний надлом сломил. И вряд ли пришедший к тебе успех в мои четырнадцать лет компенсирует все миноры и страдания, сформировавшие меня как личность. Понимаешь ли ты, о чём я?