Мама, ты лучше всех!
Шрифт:
Вот этого, который может с ходу сыграть на гитаре любую мелодию, даже если услышал ее в первый раз в жизни?
Вот эту, которая самозабвенно строит многоэтажный торт на радость остальным?
Вот этого, который всегда знает, как правильно?
Впрочем, я ведь уже тогда это понимала.
Еще не зная, что, сидя в израильском кинотеатре, где в каждом ряду по 13–15 мест, мы будем занимать полряда.
Еще не зная, каково это, когда на тебя наваливаются пятеро малышей.
Еще не зная про все прелести обнаружения в неожиданных местах сотен обкусанных конфет и продырявленных
Я понимала, что не смогу жить с мыслью, что их могло быть больше, чем двое. И что несуществующий остаток я уничтожила сама, согласившись на инъекцию.
А делается она, кстати, так.
Под контролем ультразвука с помощью тонкой иглы через брюшную стенку матери в грудную клетку эмбриона вводится яд.
Эмбрион при этом должен быть молодым – желательно не старше 8–9 акушерских недель беременности, максимум – до 13.
Это для того, чтобы, погибнув, растворился без следа и (не обладая излишней массой) не отравил соседей по матке.
При этом игла выбирает (под чутким руководством врача, конечно) того, кто «покрупнее». Если, конечно, слово «покрупнее» уместно в случае разницы в пару десятых грамма.
Но кто эти те, кто «помельче»?
Симпатяги, трудяги, ленивцы, гении, нобелевские лауреаты, просто хорошие парни? Или девчонки?
Нет, это совершенно невозможно.
А если нет, если ничего такого не делать, то тогда что – возможно?
А если все погибнут из-за моего слюнтяйства, маскирующегося под рефлексию?
И ведь говорил же Екклесиаст Достоевскому: «От многих знаний многие печали»!
А врачи, и их все больше, разумны до чертиков.
И вроде бы и не давят, ибо этика не позволяет, но припугивают.
И ты взвешиваешь и взвешиваешь на проржавевших от слез весах: за и против, да и нет, два и два, жизнь и смерть.
И ведь говорил же Бог через Моисея: «Вот даю я тебе сегодня жизнь и добро, смерть и зло. И выбери жизнь».
Но как тут выберешь? Если любой вариант может обернуться и тем, и другим.
И ведь говорил же Артемон Мальвине, что «пациент скорее жив, чем мертв». Или «скорее мертв, чем жив»?
В общем…
Страшно!
И я могла решить иначе.
Но тогда не было бы пяти прозрачных ящиков в отделении интенсивной терапии и номеров на каждом. 1, 2 и 4 – мальчики. 3 и 5 – девочки.
И тогда не было бы завалов попорченных конфет и фруктов.
А в этом у нас специалистка – № 5.
Когда ей было полтора, она не то ползком, не то на нетвердых ножках пробралась на кухню и дотянулась до полочки с помидорами.
Я сама люблю помидоры.
Люблю еще с тех пор, когда пятилетней, в Крыму, вонзала в них зубы – минус два передних – и высасывала теплый от солнца тягучий сок.
И сосала мякоть. И глотала черный хлеб между укусами.
Мне тогда казалось, что ничего вкуснее на свете нет.
Мне иногда и сейчас так кажется, хотя в Израиле – а как я туда попала, вы наконец-то очень скоро узнаете – совсем не те помидоры. И только пару недель назад, впервые за восемнадцать лет, мне попались в местном супермаркете большие, яркие, пахучие, настоящие, как тогда в Крыму, – одноразовое помидорное счастье – но и на том спасибо.
И ей, моей самой младшей (тогда) на целую пару минут (по отношению к самому старшему), они показались вкусными.
И она прокусила и высосала восемнадцать штук.
Размазав по всей одежде, и по босым трогательным лапкам, и даже по круглой голове с коротким еще светлым летучим покровом.
А потом, когда ей было три, она периодически интересовалась, сурово глядя на исчезающие в моем собственном рту кусочки:
– Мама, зачем ты ешь нашу еду?
А еще было дело, и тогда ей, кажется, уже исполнилось четыре: я закупила 85 кг сладостей, чтобы отправить их для какого-то праздника в еврейскую общину Питера, с которой я на первых порах и отсюда поддерживала связь, – уж заказали так заказали – и предусмотрительно спрятала их в кладовку.
Но она все равно проникла туда, и вскрыла все упаковки, и съела по чуть-чуть из каждой. И еще много перекусала и помяла.
А сейчас ей восемнадцать. Но она все равно пожирает львиную долю шоколада из общих запасов.
И да, строит совершенно невероятные торты неземного вкуса.
И еще, пожалуй, пару слов о сладостях. И введу-ка я тут заодно прямо сейчас специальную рубрику для подобных отвлеченных рассуждений и назову ее соответственно.
Я никогда сильно не ограничивала детей в сладостях – естественно, натурального приготовления, а не зубодробительной химии.
И вам не советую.
И вот почему.
Во-первых, дети хорошо улавливают позывные организма и едят именно то, что последнему требуется.
Во-вторых, мозг не живет без глюкозы – одного из важнейших источников энергии живых организмов нашей планеты.
Последнее уже давно доказано – в том числе одним из моих любимейших когнитивных психологов, нобелевским лауреатом Даниэлем Канеманом [1] .
1
Даниэль Канеман – израильско-американский психолог. Один из основоположников поведенческой экономики. Лауреат Нобелевской премии по экономике 2002 года «за применение психологической методики в экономической науке, в особенности при исследовании формирования суждений и принятия решений в условиях неопределенности».
Один из множества проведенных им экспериментов в этой области особенно показателен.
Две группы студентов-математиков из престижного американского вуза получили одинаковое задание – решить энное количество сложных уравнений.
Выполнять задание предстояло в два захода с небольшим перерывом на чай-кофе.
Подвох же (а он всегда есть при сравнении участвующих в подобных исследованиях двух контрольных групп) заключался в том, что в соседнем с каждым классом кафетерии предлагали одинаковый ассортимент, с одной только разницей: в первом напитки и выпечка были приготовлены с использованием продуктов, содержащих глюкозу, во втором – с сахарозаменителями, ее вообще не содержащими.