Мама, я люблю тебя
Шрифт:
Оскар включил магнитофон, и мы услышали музыку моего отца, только теперь ее играл не один рояль, а целый оркестр. По-моему, Оскар не из тех, которые любят хвалиться, потому что музыка, звучавшая так красиво, когда он в тот раз играл ее на рояле, теперь стала еще красивее, а иногда была такая смешная, что невозможно было удержаться от хохота.
Когда музыка кончилась, все захлопали, а Майк обнял Оскара и сказал:
— Спасибо, Оскар. Из всего, что мне доводилось слышать, эта музыка — лучшая в своем роде.
— Какие
— Посмотрим. А сейчас — за работу.
Оскар пошел к двери, но Майк сказал:
— Не уходи, Оскар, я хочу, чтобы ты был на этом первом чтении. Потом труппа может идти на ланч, а в это время мы, остальные, обсудим наши проблемы.
Майк нажал кнопку, и вошла Хелен Гомес.
— Хелен, — сказал он, — пожалуйста, проследите, чтобы нас не прерывали, пока я не скажу, что можно. Может быть, пройдет два часа, а может быть — три.
Хелен кивнула и улыбнулась, и вышла, закрыв за собой дверь.
Майк быстро представил всех друг другу, а потом попросил Эмерсона Талли сказать несколько слов. Эмерсон сказал:
— Это пьеса. Пока это пьеса в рукописи. Мы собираемся сделать из нее пьесу на сцене. Наш первый спектакль состоится в Форрестовском зале в Филадельфии через две или три недели — в зависимости от нашего везения и всего прочего. Так давайте прочтем ее.
Все, в том числе невысокий толстяк по имени Джо Трэпп, художник по декорациям и костюмам, сидели, и перед каждым лежал экземпляр пьесы.
Эмерсон сказал:
— Я прочту действующих лиц и описание.
Он посмотрел на свои часы и начал читать. Было полдесятого.
Следующей была моя очередь. Стало тихо-тихо, и, по-моему, я читала так хорошо, как не читала никогда до этого, но ведь свою роль я знала наизусть. Если бы я не знала ее, то не смогла бы говорить так бойко свои слова, потому что вообще читаю я медленно.
Дальше была очередь старика, девочкиного дедушки из пьесы. У него был глубокий голос и очень приятная манера говорить. За ним читала девушка по имени Агнес Хоган.
Наконец пришла очередь Мамы Девочки. Она читала очень хорошо, но я чувствовала, что она немножко волнуется, потому что я слышала много раз, как то же самое она читала много лучше.
Так постепенно мы прочитали всю пьесу.
С минуту было полное молчание, а потом заговорили все разом, особенно те, кто до этого пьесу не читал.
Майк сказал:
— Большое вам спасибо, леди и джентльмены. Если вы вернетесь через полтора часа, то есть в два, мы прочтем ее снова.
Все поднялись, и мы с Мамой Девочкой тоже, но Майк сказал:
— Я хочу, чтобы вы остались.
— Я была хуже некуда, — прошептала ему Мама Девочка. Вид у нее был совсем несчастный.
Майк только улыбнулся.
Когда остальные актеры труппы ушли, Майк сказал:
— Настало время для разговора начистоту — это относится ко всем нам, здесь собравшимся.
Эмерсон Талли потер подбородок, а потом сказал вполголоса:
— Теперь у меня работы невпроворот.
— Какой работы?
— Переписывать заново.
— Я не согласен, но потом мы об этом поговорим. Как ты нашел труппу?
— Некоторые мне очень понравились — может быть, даже слишком. По-моему, они все очень хороши.
— Есть хоть один, который… совсем не то?
— Нет. Мне они нравятся.
— Теперь ты, Оскар, — сказал Майк.
— Я музыкант, но вот что я вам скажу: никогда со сцены театра не слышал я ничего, что доставило бы мне большее удовольствие.
— А с музыкой это хорошо компонуется?
— Мне кажется — да. Мне даже кажется, что мы можем использовать ее всю — но, в конце концов, босс здесь ты, Майк.
— Я не хочу быть боссом. Прошу всех помнить: сейчас мы начинаем придавать пьесе тот вид, который она, по нашему мнению, должна иметь, так что, пожалуйста, говорите. Говорите обо всем, что вам не понравилось, обо всем, что показалось неправильным, короче — обо всем. Оскар, что ты скажешь о голосах как таковых?
— Все голоса разные, Майк, и я считаю, что им следует быть разными. Это случайность?
— Не совсем, — ответил Майк. — А что ты скажешь о разных манерах речи: не различаются ли они немножко больше, чем нужно? Я хочу сказать — в музыкальном смысле.
— Нет. Мне нравится все так, как есть.
— Есть еще какие-нибудь предложения?
— Есть еще одно. Когда они будут читать снова, не могли бы они стоять? Я хочу сказать… они видятся мне танцорами.
— Через минуту мы к этому вернемся. Кэйт?
— Что ты ожидаешь услышать от меня, Майк?
— Что? То, что у тебя на уме — а там, я знаю, немало всякого. Мы тебя слушаем.
— Эмерсону придется много потрудиться, но не в смысле переписки заново. По-моему, не надо менять ни слова. Знаете, Эмерсон, я работала со многими драматургами, и когда слова вроде бы не производят должного впечатления, то первое, что приходит им в голову, так это что слова и виноваты, и иногда так оно и есть — но только не в этом случае. Вам придется поработать с актерами.
— Кто из них тебе не нравится, Кэйт? — спросил Майк.
— Этого я не могу сказать ни об одном из них. Скажу даже, что, по-моему, ты подобрал очень удачную труппу, но не забывай, что в Нью-Йорке нет настоящего театра и нет настоящих актеров, есть только честолюбивые люди — а это совсем другое. Эмерсону предстоит за каких-нибудь две недели превратить семерых милых, но честолюбивых людей в настоящих актеров.
— С твоей помощью, думаю, это все же возможно.
— Надеюсь, — ответила Кэйт. — Конечно, пьеса — это девочка и ее мать, но если остальные не сыграют своих ролей смело, с выдумкой и, более того, талантливо — пьесы не получится.