Мамино Сердце
Шрифт:
– Das ist ein Raub… von Ihnen. Taxi kostet… nicht so viel!
Мужчина, улыбнувшись ласково проговорил:
– Geh schon…
Она фыркнула и направилась вон из машины.
– А я говорила вам – поехали на автобусе! – высказывалась Жанна, скрестив тонкие руки на грудной клетке.
– Жанна ты умная девушка, какой автобус? Кир на ногах еле стоит, забыла, как месяц назад мы его в посольство из метро вели за руки и плечи держа, что он стоять не мог? Не прощу себе, что с твоей экономией не взяла в Эллосе такси тогда… Не стоят деньги такой бережливости. И, сейчас, сесть могли б в хорошее такси, нет же, с твоим телефоном пошла искать
– Всё-таки нужно было на автобусе ехать, за одно язык б учили, культуру узнавали… – Не сдавалась Жанна.
– Езжай, моя хорошая на автобусе, когда душе будет угодно, – улыбнулся Кир, и обнял её, поцеловав в щёку, мечтатель, добавив: – Лови момент! Aut inveniam viam aut faciam*!
– Лучше чемодан достань, – сухо ответила она.
– Я сама в состояние достать, – перебила Илейн, дивясь, как сын почти с нулевым давлением в ногах и перенесенной год назад травмой черепа держится. Да, ещё и книгу толстенную из рук не выпускает. А с каким трудом отказывался, чтоб не взять с собой весь набор оптики от его новеньких фотоаппаратов. – На колёсиках будет. По земле и покатит. Хотя тут такие камни… Только на бричках и ездить. Смотрите, красивый храм какой!
– Где мам?
– А вот – и люди там, много… Костел, что ли… Спросим, куда нам по адресу. Далеко ли…
__
*Прокладывай дорогу сам!
III
– Господи хорошо-то, как!
Илейн бухнулась на диван стянув сапожки. Из – в вечных проседях холода – Эллоса, прибыв в исторический Дойчланд, принявший солнцем и бездушьем улочек, будто законсервированных, она с самого такси изнемогала от перегревшихся ног. Так и хотелось стянуть черные колготки.
Сколько ж петляли… А, попетлять пришлось. Не сразу, но они дошли благодаря самой что ни наесть простой женщине с котомкой, махровых перчатках обыкновенно использующихся для работы в садах, да огородах и, которая, словно не согревавшаяся местным солнцем, щеголяла в выцветшем зипуне, со следами кое-где пятен от отбеливателя и пуховом платке под капюшоном на заклёпках, не понимавшей ни слова в начале, но затем видя озадаченность лиц гостей её страны, объяснением на пальцах куда идти, пошедшей в противоположную сторону от её запланированного маршрута и отведшую к гостинице.
Илейн с сердцем сказала ей тогда, как сын подтвердил, что это то самое место: «Sehr vielen Dank!» помня со школьной программы из девства, что так здесь и благодарят. Надо же слова разные какие… А, поступки хорошие на всём земном шаре одинаковы… Нечего изобретать.
– Сынуль, налей водички мне пожалуйста, если не сложно…
– Конечно, сейчас…
Жанна прошла с двумя чемоданами на колёсиках вперёд. Они зарезервировали единственную комнату, которой на такой срок располагала гостиница: двухкомнатное пространство, разделенное в одной на две кровати и кухню, а другой на три двух спальные кровати. Было очень просторно и не отдавало и намёком на роскошь. Самая обыкновенная мебель с острыми углами. Чем их привлекло именно это место – пешая доступность в двадцать минут на своих двоих до клиники. О чём они сразу не знали, выяснив позже, гостиница только казалась гостиницей, будучи – студенческой общагой для интернациональных студентов.
Илейн маленькими глотками отпивала из высокого, формы ромба стакана, заметив увеличившиеся через стекло линии на подушечках пальцев. Сын, заметив, свойства лупы у стаканов, взял второй и отдалив от лица улыбнулся в донышко – губы казались на пол лица.
– И дорогие наши участники, те немногие из них, кто урчанием живота сравнялся с поющими китами, отважится ли кто пойти за продуктами?
Она улыбнулась.
IV
Отправившись вдвоём, без высказавшей желания на то, Алой Бестии в их «группе», становящейся ярым представителем Нонконформизма, во всём остальном являясь обтёсанным до предела конформистом или конформистской, а то, прости Господи, конформитесей. Тут Илейн и сама с новыми веяниями, вечно оскорбленными, полыхающими недовольством оторванной от реальной жизни молодёжи, сама не знала, как вернее обозначить тех, кто желал влиться в какую-нибудь группу, влить индивидуальность интересов и привычек – в большинство, притязающее на правоту и победы своих убеждений, были они естественными, навязанными, обрывочными или целостными, главное быть там, где по-громче и у кого стиль полемики призван не за свободное и доброе, уважительное, а визгливо-глушащее всякую возможность на раздумье и цивилизованность. Мир рождённых ангелочками, которые с пеной у рта, требуют вытоптанный хлам с земли, заполняя внутренности паразитами, что уже перехватили бразды правления за поведение, превращая в примитивные оболочки, обманчиво выглядевшие ещё, как люди.
Пока они искали открытые магазины, обнаруживая на всех с гравировкой – 24 HOURS – замкнутые двери, справляясь у редких прохожих о причинах, послуживших такому, видели удивленные лица и слышали, что: дескать, праздник-то, христианский, холлидейс, в общем.
– Да, Кирюша, надо же какая у людей стабильность, что они не работают…
– Давай искать, какой-нибудь квартал с магазинчиками иммигрантов… Они должны работать.
Илейн крепче сжимала руку сына, замечая, что даже не скрываясь в подворотнях, не дождавшись покрова ночи или сумерек, сколько молодых людей – курили, будь это девушки или парни, закидывались таблетками или делали себе инъекции; с другой стороны радовало, как они зашли в парковую зону, видеть большинство пожилых людей и как бы не было прискорбно замечать мучащихся болезней людей, которая приковывала на инвалидные кресла, вселяло надежду, веселость на их лицах, то, как они подъезжали на сверх функциональных устройствах под собой к огороженному пруду, чтобы покормить здешних уточек и селезней, гоняли на скоростях по велосипедным дорожкам; невольный укол жалости к своей Родине, воскрешал образы редко выкатываемых инвалидов, на допотопных инвалидных креслах, приобретаемых за свой счёт. Ещё из окна пыльного такси она видела, как пожилые люди на сих креслах: ели с аппетитом зажаренных тигровых креветок, запивая пивом, смеялись, в тени аляповатых зонтиков перед кафешками, а что было у её обокраденной Родины? Отсутствующий водопровод, насыпь из перемолотой гальки, и выбоины на кое-как асфальтированных дорогах, множащихся заплатками из которых вычерпывали воду сотрудники компаний миллиардеров даже не чашками, а совками… Старики, инвалиды, которых родня, воспитанная телевидением, людей, с разбавленной алкогольной и табачной продукцией душой, своих престарелых родителей, пичкала снотворными, кутая в изредка сменяемые памперсы для взрослых; а всех, сидящих на креслах, пару-тройку раз в неделю, сгоняя через боль, зарабатывая грыжи, героически спускали в домах без лифтов и уродливыми ступенями, перед подъездом, стоять в одном месте и глотать пыль от гоняющих внутри дворов автомобилей, уставившись на развешивающих белье, рядом с детскими площадками, расположенных не на амортизирующем покрытие, а всё той же земле, ставшей грязью от окурков и плевков, напитавшейся мочой, неизменных ночных горлопанов, без мечты и будущего.
Она сжала руку сына крепче. Ей стало страшно. Она чувствовала ответ, но теряла его, как сон; её страна с сильными, неуправляемыми людьми, с ярко выраженным чувством воли, хоть большинством и существовавших видя только ржавые гаражи, серые постройки, унылость, которых б ушла с орнаментом, загнанная в дома, выйди из которых, погрузишься стараниями действительности в мир сильных и слабых, разивших стоя и получавших лёжа, оживших с карикатур варварских времён прошлого; богатство и роскошь видевших только во владельцах взявших в оборот распятого пять тысяч лет назад, золотящие купола возводя, да раздалбливая колымаги из рук в руки переходящие, выбивая из под колес насыпь из выбоин дорог, что были не долговечней современных обещаний и дружбы, не терпевшей заплаток, рвавшейся от предательства, равнозначно плеве, единожды и бесповоротно.
Конец ознакомительного фрагмента.