Man and Boy, или История с продолжением
Шрифт:
— Давай, давай, ты справишься, — шептал я, и он вдруг моргнул, вздохнул и снова уверенно пошел по канату.
— Здесь, когда женщина встречает мужчину, она думает: «Хочу ли я, чтобы мои дети проводили выходные с таким человеком?»
Публика засмеялась. Эймон, шатаясь, добрался до безопасной площадки. Он рассказал следующую шутку, все еще трясясь от ужаса, изо всех сил стараясь не смотреть вниз.
— Такое случается, — вздохнул я, отведя его в тихий угол зеленой комнаты. — Как раз именно в тот момент, когда ты думаешь, что овладел этой премудростью,
Эймон глотнул пива.
— Не знаю, получится ли у меня теперь, Гарри. Не знаю, смогу ли я выходить на сцену каждую неделю, помня, что мой мозг может неожиданно отказаться функционировать.
— Тебе просто придется научиться жить с сознанием того, что твой мозг может отказать, когда на тебя смотрит миллион телезрителей.
— Чтоб меня…
— Ты сможешь.
— Но в этом-то и дело: я не смогу. Возможно, людям, сидящим дома у телевизора, я кажусь уверенным в себе и даже наглым, но это все лишь видимость. Это все неправда. Меня рвет в гримерной перед тем, как я выхожу на сцену. Я просыпаюсь в три часа ночи оттого, что мне снится, будто все смотрят на меня, а у меня пропал голос. Я не могу. Я слишком нервничаю.
— Ты не нервничаешь, — сказал я. — Ты возбужден. С минуты на минуту ты выйдешь на сцену и будешь развлекать всю страну. Разумеется, ты возбужден. А кто бы на твоем месте был спокоен?
— А мои ночные кошмары?
— Нервы тут ни при чем. Это возбуждение. Выучи мантру телеведущего и произноси ее нараспев снова и снова: «Я не нервничаю, я возбужден».
— Я не нервничаю, — послушно повторил Эймон. — Я возбужден.
— Все верно.
Оператор подошел к нам со стаканом белого вина в одной руке, сосиской в тесте в другой и сказал Эймону, что это было лучшее шоу, которое он когда-либо снимал.
— Хочешь напиться по-настоящему? — спросил меня Эймон.
— Извините, джентльмены, — начал чернокожий вышибала размером с вагонетку для угля, и в его устах это обращение прозвучало как надпись в общественном туалете, — к нам приходят в корпоративной одежде.
— В корпоративной одежде? — переспросил я.
— Костюмы, галстуки. Бизнес-стиль.
Но, слава богу, потом другой вышибала, белый парень размером с такую же вагонетку, узнал Эймона.
— Все нормально, Крис, — произнес он, поднимая красный бархатный шнур перед входом в клуб. — Как поживаете, Эймон?
Все вокруг улыбались и приветствовали нас. Мы были желанными гостями, я и мой знаменитый друг. Мы вошли в полутемный зал клуба, и я вдруг понял, что никогда еще не был так трезв.
По всему бару расхаживали стройные полуобнаженные девушки — нет, скорее на три четверти обнаженные девушки, если не на девять десятых обнаженные девушки; они корчились, вертелись и танцевали перед сидящими бизнесменами, на лбу у которых блестели капли пота, а пузатые тела были парализованы пивом и желанием. На всех девушках красовались пояса с чулочками, за пояса были заткнуты десяти и двадцатифунтовые банкноты.
Не слишком возбуждайся, — предупредил Эймон. — Это может плохо отразиться на твоем кошельке.
Мы спустились по лестнице в другой полутемный зал. Улыбчивая чернокожая девушка в маленькой белой балетной пачке поздоровалась с Эймо- ном, назвав его по имени, и отвела нас к столику возле сцены, где другие девушки, на которых из одежды были только туфли на высоком каблуке и нитки для чистки зубов вместо трусиков, скользили вверх-вниз по шестам.
Они и их полуодетые сестры, мучившие служащих среднего ранга по всему залу, танцевали под песню одной из этих новых американских певичек, чье имя мне никак не удается запомнить, — той, которая хвастается, что она одновременно и стерва, и любовница. Это была какая-то новая песня. И я понял, что уже отстал от времени.
Нам подали бутылку шампанского. Я сказал Эймону, что хочу пива, но он ответил, что за этими столиками можно пить только шампанское. Там, где мы сели, шампанское подавалось в принудительном порядке.
Появилась блондинка, похожая на мраморную статуэтку, в одеянии, похожем на одноразовое вечернее платье. Она улыбнулась мне так, словно мечтала обо мне всю свою жизнь.
— Меня зовут Венера. Хотите танец?
Какого черта! Можно и потанцевать.
— Конечно, — согласился я, встал и начал переминаться с ноги на ногу в том убогом подобии танца, которое распространено в наше время. Мне было хорошо. Песенка про стерву и любовницу в одном лице, в конце концов, оказалась не так уж и плоха.
— Нет, — нетерпеливо остановила меня Венера. Я тут же заметил, что она говорит с бирмингемским акцентом. — Вы не танцуете. Вы просто сидите — вот так.
Она показала на бизнесменов, сидевших на стульях и, тихо вожделея, глядевших, как девушки сгибаются вдвое и подмигивают, глядя им между ног, или почти задевают разбухшие вены на их пьяных носах своими умопомрачительными сосками.
— Я танцую для вас, о'кей? Вы сидите и смотрите. Дотрагиваться запрещено. Одна песня — десять фунтов. Как минимум.
— Может быть, позже, — сказал я, садясь и отхлебывая шампанское. Венера исчезла.
— Расслабься, Гарри, — улыбнулся Эймон. — Ты не нервничаешь, ты просто возбужден. — Он шлепнул меня по спине и захохотал. — Ты мой лучший друг, ты, ублюдок гребаный! Как у тебя дела, мать твою?
— Прекрасно, — ответил я. — Мой отец лежит при смерти в раковой палате, а моя жена — то есть, моя бывшая жена — собирается отнять у меня сына.
Он посмотрел на меня с неподдельным беспокойством. Что непросто, когда у тебя в руке бокал с шампанским, а вокруг танцуют обнаженные девушки.
— Как дела у твоего отца?
Вроде, на сегодняшний момент положение стабильное, — вздохнул я. — Доктора так говорят. Это означает, что нет явного ухудшения. Если он продержится еще немного в таком состоянии, может быть, его отпустят домой. Правда, дома ему лучше не станет.
— Потанцевать для тебя, Эймон? — предложила молодая азиатская девушка с волосами до пояса, заглядывая через плечо Эймона.
Она была единственной азиаткой в клубе. Еще было несколько чернокожих, но по большей части здесь были блондинки, натуральные или крашеные. Это все равно, что листать «Плейбой». Здесь правили бал блондинки.