Man and Boy, или История с продолжением
Шрифт:
— Я просто хочу, чтобы тебе было лучше, — сказал я и впервые спросил себя: лучше кому — ему или мне?
— Мы с твоим папой видели ее в «Палладиуме», когда ей было восемнадцать лет, — сказала мама. — Ее называли «девушка из Тигровой бухты».
Мамины голубые глаза расширились от возбуждения — почему я никогда раньше не замечал, какие они голубые? В сумерках «Альберт-Холла» глаза моей мамы светились, как драгоценные камни на витрине «Тиффани».
Хотя по большей части родители проводили вечера дома, примерно раз в полгода они выбирались
— Ширли Бэсси! — восхищенно произнесла моя мама.
В детстве меня несколько раз вытаскивали на концерты Ширли Бэсси, пока я был еще слишком мал, чтобы этому воспротивиться. К тому же в те годы ее публика была далеко не такой странной, как та, что встретила нас в «Альберт-Холле».
Невозможно красивые молодые люди в маленьких тюбетейках, с выщипанными бровями выискивали свои места среди невозмутимых пожилых пар из Хоум-Каунтиз: мужчин, одетых в традициях сельского клуба, и женщин с той жесткой прической а-ля Мегги Тэтчер, какой щеголяет поколение моей мамы, когда выходит в свет.
— Никогда не думал, что старушка Ширли так популярна у геев, — заметил я. — Наверное, это можно понять: мальчикам нравится сочетание блеска шоу-бизнеса с личной трагедией. Она Джуди Гарланд нашего времени.
— У геев? — в замешательстве переспросила мама. — У каких геев?
Я показал рукой на молодых людей в одежде от Версаче, которая так резко выделялась на фоне шерсти и полиэстера пожилых пригородных пар.
— Все вокруг тебя, мама.
И, как будто по сигналу, молодой человек, сидящий рядом с мамой, похожий на манекенщика и слишком красивый, чтобы быть гетеросексуалом, встал под звуки вступления к фильму «Бриллианты вечны» и пронзительно крикнул:
— Мы любим тебя, Ширли! Ты восхитительна!
— Ну, он-то уж точно не гей, — шепнула мама мне на ухо. И я понял: она говорит мне это совершенно искренне.
Я засмеялся, обнял ее и поцеловал в щеку. Она восхищенно подалась вперед, когда Ширли Бэсси появилась на самом верху лестницы на сцене: вечернее платье певицы сверкало, как в сказке, руки были изящно вскинуты вверх.
— Как это у тебя получается, мама?
— Что получается?
— Как тебе удается держаться после того, как ты потеряла папу? Ведь ты прожила с ним всю жизнь. Я не могу себе представить, как тебе удается заполнять такую огромную пустоту.
— Ну, со всем этим, конечно, не справиться. С этим никогда не справишься. Я тоскую по нему Мне одиноко. Иногда страшно. И я по-прежнему не выключаю ночью свет.
Она посмотрела на меня. Ширли Бэсси плавно подошла к краю сцены, где ее встретили шквалом аплодисментов и дождем из букетов. Да, она была нашей Джуди Гарланд.
— Но я должна была научиться отпускать, — сказала мама. — Это ведь обязательная часть, не правда ли?
— Часть чего?
Часть того, что называется «любить кого-то». По-настоящему любить. Если кого-то любишь, то не воспринимаешь его как простое продолжение самой себя. Ты любишь его не за то, что в нем есть для тебя.
И мама снова повернулась к сцене. В темноте «Альберт-Холла» я увидел, что ее голубые глаза сверкают от слез.
— Любить означает понять, когда нужно отпустить, — сказала она мне.
39
— Да вы с ума сошли! — возмутился Найджел Бэтти. — Вы готовы добровольно отказаться от своего собственного ребенка? Просто так взять и отдать его своей бывшей жене, вместо того чтобы, черт побери, разгромить ее?! За что ей такой подарок, скажите на милость?! А ведь она только этого и добивается, чтоб ее…
— Я делаю это не ради нее. Я поступаю так ради него.
— Вы представляете, сколько мужчин мечтают оказаться на вашем месте? Вы знаете, сколько мужчин приходят в этот офис, плачущих взрослых мужчин, черт бы их побрал, Гарри, готовых отдать все на свете, чтобы оставить ребенка себе? А вы просто отказываетесь от него.
Нет, я не отказываюсь от него. Но я знаю, как ему нравится, когда он с Джиной, хотя он старается не показывать этого. Он думает, что меня это расстроит, что это будет предательством с его стороны или чем-нибудь в этом роде. И либо у них снова наладится связь, какая всегда бывает у матери и ребенка, либо Джина станет для него только компаньонкой для воскресных развлечений. Я замечаю, что до этого уже недалеко.
— А кто в этом виноват?
— Я знаю, что разочаровал вас, Найджел. Но я думаю только о том, как будет лучше моему мальчику.
— Вы считаете, она подумала о нем, когда уходила? Разве она думала о нем, когда ехала на такси в «Хитроу»?
— Не знаю. Я просто считаю, что ребенку нужны двое родителей. Даже ребенку, родители которого разведены. Вернее, в особенности, как раз такому ребенку. Я делаю все, чтобы это получилось.
— А тот мужчина, с которым она живет? Этот Ричард… Вы о нем ничего не знаете. Вас радует перспектива отдать сына ему?
— Я Пэта никому не отдаю. Он — мой сын и навсегда останется моим сыном. Я его отец и навсегда останусь его отцом. Но я должен признать, что Джина умеет выбирать мужчин.
— Если бы вы спросили меня, то я ответил бы, что она предпочитает чудаковатых типов. Вы же прекрасно знаете, что произойдет дальше, разве нет? Вы станете «папой на выходные», будете сидеть по воскресеньям в пиццерии и ломать голову над тем, что бы еще сказать этому незнакомому человечку, который когда-то был вашим ребенком.
— У нас с Пэтом никогда такого не будет.
— Не зарекайтесь.
— Я не говорю, что это то, к чему я стремился. Но как же вы не видите? Мы портим себе жизнь снова и снова, а по счетам платят наши дети. Мы завязываем новые отношения, всегда начиная все сначала, всегда думая, что у нас есть еще один шанс все исправить, а расплачиваются за это дети от распавшихся браков. У них — моего сына, ваших дочерей и миллионов им подобных — появляются раны, которые не заживут никогда. Необходимо прекратить это. — Я беспомощно пожал плечами, понимая, что внушаю ему отвращение. — Я не знаю, Найджел. Я просто стараюсь быть хорошим отцом.