Манагер
Шрифт:
Я проснулся с хорошим настроением — рука не болела, и даже есть не хотелось, а в теле ощущалась такая бодрость и свежесть — сам удивился, и поспал-то всего часа два.
Некогда думать — бежать надо. И я побежал дальше.
Глава 4
Уже двое суток я шел лесами, забирая вправо от реки. Прикинул, что ловить меня должны как раз вдоль нее, а значит, моя задача уйти в противоположную сторону. Переправляться, по понятным причинам, я не собирался, а других вариантов у меня не оставалось. Лес большой, найти человека там трудно — это еще партизаны доказали, так что я пер и пер через джунгли, наугад придерживаясь направления в сторону моря. Обнадеживало одно: море я никак не обойду, а как уткнусь
А в остальном мое путешествие было вполне удовлетворительным — болота возле реки сменились вполне проходимыми и сухими тропами, вытоптанными в густых зарослях разнотравья, среди громадных грибов и цветов. Мне постоянно попадались кусты, на которых висели желтые с красным боком плоды, размером с кулак, вкусом напоминающие сразу и орехи и яблоки, — их плотная сахаристая мякоть прекрасно утоляла голод. Да и голод-то стал для меня понятием отдаленным — я почти не хотел есть. Вернее, так: есть я начинал хотеть примерно во второй половине дня, а с утра был вполне бодр, весел и полон сил. Кстати, я заметил, что это происходило со мной только тогда, когда я ложился спать на земле, если же я забирался на ветку, то просыпался утром голодным, злым, уставшим.
Раненая рука меня не беспокоила, более того — рана затянулась, и на ее месте остался только небольшой шрам. Объяснить я это не мог, поэтому задвинул размышления о случившемся в самый дальний закоулок мозга.
На третий день я стал ощущать чье-то присутствие. Вот не вижу никого впрямую, но то мелькнет тень на периферии зрения и затихнут кричащие птицы, то, наоборот, разорутся. Как я где-то читал, это признак того, что меня кто-то преследует, зверь или человек. Если бы это были люди, скорее всего, я бы уже лежал связанный или вообще со стрелой в спине, однако ничего такого не случалось.
Но все-таки это были люди.
Уже под вечер, когда я перелез через толстый ствол упавшего дерева, возле куста со знакомыми сочными желто-красными плодами увидел несколько человек, практических голых, только на причинном месте у них был приделан какой-то сосуд — вроде выдолбленной сушеной тыквы. Мне сразу вспомнились земные аборигены из джунглей — они носили что-то подобное, и чем сосуд был больше, тем важнее считался воин. Мне кажется, что это соответствует желанию некоторых мелких людей купить автомобиль как можно большего размера — джип величиной с дом, к примеру. Чем это не своего рода сосуд на причинном месте? Сколько раз я наблюдал, как тип в таком джипе медленно-медленно переползает рельсы, возвышающиеся над мостовой аж на сантиметр. Для него джип не средство преодоления пространства и бездорожья, а вот такой начленник, и чем он больше, тем важнее и значительнее чувствует себя этот хозяин жизни. И теперь скажите, далеко ли мы ушли от этих голых дикарей?
Так вот, дикари были голыми, в одних начленниках, лица разрисованы белой краской — ну что у них такая тяга к белой краске в джунглях?! А, вспомнил!.. Белый цвет у многих народов означает, что хозяин разрисованного лица имеет отношение к отправке на тот свет: белый — цвет траура, цвет загробного мира. Э-ге-ге… не нравится мне их цвет… не хочу я не тот свет! Что там говорил Аркан? Не делать резких движений, не угрожать, не нападать.
Кстати сказать, аборигены стояли вполне спокойно и не выказывали никаких признаков агрессии: стоят себе и смотрят на меня, как на бегающего во дворе щенка. Один из них отделился от группы и плавными движениями — так, что не хрустнула ни одна хворостинка на земле, подошел ко мне.
Минуты три мы рассматривали друг друга. Абориген был черноволосым, сероглазым, довольно
То, что он нащупал, ему, видимо, понравилось, и он повернулся к своим товарищам и сказал что-то на странном, щелкающем, как будто птичьем, языке, напоминающем токование глухаря. Подумалось: а ведь он ко мне спиной повернулся. Значит, доверяет? Доверяет — не доверяет. По крайней мере врагом не считает, как я понял. И это хорошо…
Абориген снова развернулся ко мне и что-то прощелкал на своем языке. Я подумал и ответил на языке рабовладельцев:
— Я не понимаю!
Абориген подумал, кивнул и на ломаном имперском сказал:
— Идти со мной. Нет больно. Нет смерть. Гость.
Я тоже кивнул, абориген довольно улыбнулся. Выглядело это весьма странно — белая маска разошлась в сторону, как у загримированного актера театра Кабуки, и зашагал по незаметной тропе.
Я последовал за ним, остальные дикари шли сзади меня. Всем телом ощущалось их присутствие за спиной, а мысли о том, что в любой момент я могу лишиться жизни, не способствовали спокойствию духа. Впрочем, по здравому размышлению, у меня было гораздо больше шансов получить нож в спину от моих современников, чем вот от таких дикарей. Им знакомо такое понятие, как «табу», по отношению к гостям: гостя нельзя убить, съесть, обижать — если он соблюдает законы племени и тоже не нарушает табу. Вообще-то это скользкая и непредсказуемая тема — что есть табу, а что нет? Да и понимание того, признали тебя гостем или нет. Ведь есть еще такое понятие, как «чужак», и во многих языках слова «чужак» и «враг» — синонимы.
Вспомнилось, как я где-то читал, что в мордовских лесах, не так уж задолго до революции, местные жители привязали к дереву и оставили в жертву богу леса Киреметю случайно попавшего к ним чужого — даже какое-то расследование царских властей было по этому поводу. А ведь прошло всего-то порядка сотни лет… Что это по сравнению с сотнями миллионов лет!
Эти мысли бились у меня в голове, когда я смотрел в смуглую спину идущего впереди дикаря, который вел меня по тропинке. Я с интересом отметил, что москиты его тоже не едят, и сделал зарубку в голове: спрошу попозже, как они этого добиваются.
Шли мы около двух часов. Я понял, что каким-то образом в своих блужданиях по джунглям я практически вышел на деревню аборигенов, спрятавшуюся с густых зарослях.
В ней было около сорока хижин — по меркам древнего мира, здесь поселилось довольно большое племя. Грубо прикинул: если в каждой хижине человек пять обитателей, то всего здесь порядка двухсот человек. Нет, гораздо больше — это взрослых человек пять, а сколько детей? Значит, раза в три минимум больше, если считать со стариками и детьми. Много это или мало? Для Земли — мало, для Машрума… А что для Машрума? Я ведь его ни черта не знаю. Хватит делать предположения, надо выкинуть из головы все лишнее и пока что просто выживать, насколько мне это позволят.
Никогда не думал, что со мной может приключиться такое. И еще: со мной в последнее время происходит нечто странное — с тех пор, как я попал в этот мир, у меня как будто бы выключили обычные для человека чувства, основным из которых является страх. Нет, не выключили — притупили. Я боюсь, да. Но почему-то мне не верится, что меня могут убить. Так, что ли?.. Опять не так! Вот не могу передать этого! Я понимаю, что меня могут убить, не хочу этого, но… всепоглощающего ужаса, подавляющего волю и заставляющего вместо борьбы усесться на землю и принять свою гибель с тупой покорностью, у меня нет. Наоборот, у меня откуда-то взялась такая безумная, дикая бесшабашность, что сам себе удивляюсь. И еще — пробило на юмор. Иной раз хочется просто дико хохотать над тем, что со мной происходит. А вдруг я слегка спятил во время переноса на Машрум? Если так, то это хорошее сумасшествие. В этом мире надо быть немного безумным…