Шрифт:
Здесь темно. Нет света от слова совсем. Только лишь пение птиц доноситься откуда-то, не пойми откуда, и куда я бы очень хотел сейчас попасть. На самом деле, не ясно как еще я провалился сюда. И провалился ли? Я ничего не помнил. Помнил только то, что меня ударили дубинкой по голове. Кто и почему? За что? Этих мелочей моя голова не запомнила. Но точно запомнила удар. В самых, что ни на есть, деталях я мог описать ту дубину, что с огромной скоростью прилетела мне по голове. По голове… Кажется, стоило бы проверить свою голову. Цела ли
Меня это пугает. И темнота, и осознание того, что меня ударили, и еще более пугает, что я вовсе не вкурсе, сколько здесь лежу. Может, меня взяли маньяки и все это время держали здесь для своих низких целей? Ужас. От таких мыслей меня бросило в панику, по телу пробежала сильная дрожь. А что поделаешь? Я даже понятия не имею, где я. И вот глаза начали привыкать к темноте.
Я привык к тьме. Долго же я сливался с ней, мои глаза все не могли смириться с таким отсутствием света. Неподалеку лежал фонарик. Я поднял его и включил, тут же ослепнув… Свет! Черт, как же долго я не видел света! Все, белый писк глаз рассеялся, наконец-то я могу разглядеть всю эту комнату. Меня бросило в ужас: всюду топоры, пилы, какие-то столики и непонятные койки. Так, спокойно, возможно я просто в доме у лесника. Но что я тут делал?
Я решил просто сидеть. Ну а что еще делать, когда понятия не имеешь, что делать? Просто сидеть и ожидать, когда судьба все решит за тебя. Судьба – будто мамочка, – которая, если вдруг что, все решит и скажет за тебя самого. Буду ждать решения мамочки. Мамочки! Дверь открывается! Кто-то вошел в комнату. Пожалуйста, пусть это лесник… пусть это будет лесник… пусть это будет лесник… пусть это будет трезвый, адекватный и добродушный лесник, с которым можно будет спокойно все обсудить… Дверь открыл какой-то высокий худощавый парень в белом худи, в руке которого осторожно, но бойко свисал топор. Парень поглядел на меня и сказал: «О, уже проснулся?». Я тут же спросил, что собственно произошло, на что парень мне ответил «Я тебя спас». На мой вопрос, от кого, он так и не ответил.
– Я спас тебя от дряхлого мира, где над людьми царствуют материальные ценности и благосостояние, количество денежных единиц, которые не будут стоить ничего с новым кризисом или сменой курса на валютном рынке. Они называют работой чистое рабство, а кредитом это рабство обоснуют. Дети стараются их предостеречь, объяснить, что они сами себя вгоняют в рамки материального мирка, из которого потом будет очень тяжело выбраться, но они все продолжают и продолжают брать кредиты, все берут и берут новые ипотеки и заказывают те вещи, на которые они в жизни бы своей не накопили. Они готовы ради вещей на все: убийство, кражу, бандитизм и полный беспредел. Они живут по закону просто потому, что не хотят целую жизнь прожить за решеткой камерной клетки, словно крыса, даже не замечая, что весь их город – и есть крысиная клетка. Они обучаются по наставлению тех, чья жизнь вскоре подойдет к концу. Они живут ради тех, кто готов их бросить в любой неудобный им момент. Жизнь для эгоистов, ради эгоизма, и через эгоизм.
Я не совсем понял, что мне хотел сказать лесник. Так от кого, собственно, он от меня спас? От мира? Просто потому, что его дурная голова посчитала мир крысиной клеткой, он сам построил для себя домик – такую же крысиную клетку, но поменьше, – и завел туда еще и меня? И почему именно меня? И только ли меня…
– Кто здесь есть еще? – спросил я.
– Никто. Только ты и я. А что?
– Странно все это. Почему именно я?
– Ты особенный.
– Почему?
– Я встретил тебя на улице, и ты мне понравился.
– Будто бы человек в зоомагазине, выбирая себе крысу? И вдруг тебе понравилась крыса, и ты решил ее забрать себе, заперев в клетке, в которой сам же и живешь?
– Все так. Но оговорочка: я тебя выволок из клетки.
– И что теперь?
– Что?
– И что теперь будем делать? – спросил я, прикинувшись другом, но готовый в любой момент схватиться за шею, или пустит случай – сбежать.
– Смотри. – он протянул мне руку.
Я взялся за руку и он поднял меня с койки. Парень стал уходить из комнаты, а я последовал за ним.
– Тебя как? – спросил я парня.
– Манчестер.
– Типа как «Винчестер»? – посмеялся я.
– У меня дома есть Винчестер. Хочешь, покажу?
– Ладно. Но для начала: это твоя фамилия?
– Нет. Это мое имя. Фамилии и отчества у меня нет, как теперь и у тебя. У нас нет семьи. Мы вырвались из этого порочного круга чувств, придуманного природой, дабы злостно подшутить над бедным и дряхлым человеком. Как хорошо, что мы оказались сильнее. – и будто в подтверждение: – Да?
Я нехотя ответил:
– Да.
Мы проходим по какому-то ужасному коридору. Всюду скрипят доски под ногами, за исключение тех мест, где уложен был ковер. Всюду какие-то старые картины. С комодов и стеллажей слетает пыль. Все выглядит таким старым, хотя дом явно построен был недавно. И что, этот Манчестер вообще не убирается?
– Манчестер? – спросил я.
– Зови меня Мани. М?
– Как давно это пришло к тебе в голову?
– Что?
– Про этот мир и все такое.
– А… Озарение? Давно.
Мы прошли в какую-то комнату, что вроде была кухней. На кухне было все также жутко: казалось, что открыв холодильник, на тебя упадет пара неразделанных, а хуже разделанных, тушек зверей и… если уж совсем не повезло… людей. Но ничего такого не оказалась: всюду была лишь картошка. Как оказалось, позади дома росла картошка. Бесконечное количество картошки. Мани ее выращивал самостоятельно, сам и ел.
Конец ознакомительного фрагмента.