Мандарин
Шрифт:
Вот и стена, которая отгораживает Запретный город — священную резиденцию императора. Юноши благородного происхождения сходят по ступеням храма, они только что упражнялись в стрельбе из лука. Ca То называет мне имя каждого. Это избранная стража особого назначения: во время пышных церемоний юноши сопровождают желтый шелковый зонт с изображением дракона — священный символ императорской власти. Все они низко склонились перед проходившим мимо них седым длиннобородым старцем в коротком желтом одеянии; желтый цвет — привилегия старца: это один из принцев империи, он шел, разговаривая с самим собой, в руке у, него была палка, на которой сидели ручные жаворонки…
Сколь же своеобразны кварталы Пекина! Но, пожалуй, самое любопытное — увидеть довольно частую здесь встречу двух толстых мандаринов у входа в сад: они обмениваются бесконечными поклонами вежливости, рассыпаются в извинениях и одаривают друг друга улыбками — все согласно этикету, согласно установленному церемониалу, в то время как за их спинами весьма забавно покачиваются длинные павлиньи перья. Кроме того, подняв глаза вверх, к небу, обнаруживаешь парящих там огромных бумажных змеев в форме драконов, китов или сказочных птиц. Ими, этими легионами невероятных прозрачных и качающихся чудовищ, полнится все воздушное пространство.
— На сегодня, Ca То, хватит с нас Татарского города! Пойдем посмотрим китайские кварталы.
И вот через Чжиньменьские ворота мы входим в китайскую часть города. Здесь живет буржуазия, торговцы и простой люд. Улицы, подобно линейкам тетрадки, идут строго параллельно друг другу, и среди нечистот, многими поколениями втаптываемых в землю, нет-нет да увидишь плиты розового мрамора, которыми были вымощены они во времена династии Мин.
По обеим сторонам улиц тянутся то пустыри, откуда доносится вой голодных собак, то унылые домишки и жалкие лавчонки с длинными грязными вывесками, раскачивающимися на железном шесте. Чуть впереди видишь высящиеся триумфальные арки, сколоченные из деревянных брусьев пурпурного цвета и соединенные наверху покрытой лаком и блестящей, как эмаль, голубой черепичной крышей. Шумная густая людская толпа, одетая преимущественно в коричневые и синие тона, движется здесь нескончаемым потоком, туманом желтой пыли подернуто все вокруг, едкое зловоние источают черные стоячие лужи, и в людскую толпу то и дело врезаются караваны верблюдов, сопровождаемые мрачными погонщиками-монголами, одетыми в бараньи шкуры.
Мы идем до перекинутых через каналы мостов, на которых полуголые акробаты в масках злых демонов выделывают свои примитивно-хитрые и комически ловкие трюки; какое-то время я стою и наблюдаю за астрологами в длинных балахонах с наклеенными на спинах бумажными драконами, они шумно торгуют гороскопами и предсказаниями. Сколь необычен и сказочен город!
Вдруг слышатся громкие крики. Мы бросаемся в их направлении и видим группу связанных за косицы арестантов, которых сопровождает, подгоняя зонтиком, солдат в больших очках. Вот здесь-то, на этой улице, я и стал свидетелем пышных похорон одного мандарина; процессия несла всевозможные флажки и расшитые золотом красные штандарты, некоторые участники процессии жгли на переносных жаровнях благовония, оборванные женщины голосили и в отчаянии бросались на землю — слуги мгновенно устилали ее коврами — и катались по ней, потом вставали и были вполне веселы, когда кули в белой траурной одежде предлагал им чай из большого чайника, формой своей напоминающего птицу.
Проходя мимо храма Неба, на одной из площадей я вижу несметное число нищих, на телах которых нет ничего, кроме веревки вокруг пояса да привязанного к ней кирпича, и женщин, в волосах у которых красуются старые бумажные цветы, — они спокойно обгладывают кости; тут же лежат детские трупы, над которыми летают слепни. Идя дальше, мы натыкаемся на клетку, в которой сидит осужденный и, просунув сквозь решетку изможденные руки, просит милостыню… Позже Ca То привел меня еще на одну небольшую площадь, на Каменных плитах которой стояли маленькие клетки с головами казненных, с них на землю капала густая черная кровь…
— Фу, хватит, Ca То, — произнес я, пораженный увиденным и страшно уставший, — я хочу отдохнуть от всего этого, побыть в тишине и выкурить дорогую сигару.
Он склонился в поклоне и тут же повел меня по гранитной лестнице на городскую стену, что, протянувшись на многие километры, представляла собой широкую эспланаду, где в один ряд сразу могли ехать четыре боевых колесницы.
И в то самое время, когда Ca То, сидя между идущих поверх стены зубцов, позевывал, как всякий гид, которому все показываемое давно наскучило, я, покуривая, созерцал лежащий у моих ног огромный Пекин…
Он был подобен тому великолепному библейскому городу — Вавилону или Ниневии, — который за три дня из конца в конец прошел пророк Иона. Огромная стена с воротами и монументальными башнями, кажущимися издали почти прозрачными, ограждает его со всех четырех сторон света. В замкнутом этой стеной огромном пространстве зеленеют рощи, голубеют искусственные озера, отливают сталью каналы, через которые перекинуты мраморные мостики, виднеются пустыри с полуразвалившимися строениями и здания с поблескивающей на солнце черепицей, фамильные пагоды, белые лестницы храмов, триумфальные арки, тысячи беседок, выглядывающих из зелени садов, какие-то участки города сплошь уставлены фарфоровыми фигурками, а какие-то похожи на свалки, и всюду, куда бы ни упал взгляд, — бастионы сказочно неприступного вида…
Рядом со всеми этими грандиозными сооружениями человек — всего лишь жалкая темная песчинка, гонимая легким ветром…
Вот среди пышной зелени высится просторный императорский дворец, его желтые черепичные крыши сверкают, подобно чистому золоту. Как хотелось бы мне проникнуть в его тайны, увидеть, побывав на его многоярусных галереях, варварскую роскошь династий, царивших здесь веками!
Чуть дальше — храм Неба, очень похожий на три зонтика, расположенных один над другим; еще дальше — величественная Колонна Начал — холодная и священная, как дух самой расы, а еще дальше — ступени из яшмы, ведущие в храм Очищения, они сверкают, играя полутонами.
Тут я обращаюсь за разъяснениями к Ca То, и его палец указывает мне на храм Поминания предков, дворец Верховного согласия, павильон Цветов образованности и беседку Летописцев, крыши которых из голубой, зеленой, пурпурной и лимонно-желтой черепицы поблескивают среди зелени окружающих рощ. Жадными глазами пожирал я все эти памятники азиатской древности, сгорая от желания свести знакомство с обитавшим здесь, в этом краю, непостижимым для меня обществом, с основами его учреждений, значением культов, духом образованности, грамматикой, догматами и непонятной мне деятельностью мозга китайского ученого…
Но мир этот неприкосновенен, как святилище.
Я присел на выступ стены, и взгляд мой потерялся на расстилавшейся от ворот города до отрогов Монгольских гор песчаной равнине, где не переставая кружились вихри пыли и чернели вереницы медленно идущих караванов… Мною овладела грусть, а царившее над Пекином безмолвие превратило ее в безысходную тоску по себе самому, в чувство одиночества здесь, в этом похитившем меня жестоком и варварском мире. И тут глаза мои увлажнились: я вспомнил свою родную деревню в провинции Миньо, церковный двор, затененный густой листвой раскидистых дубов, лавку с привязанной к двери лавровой ветвью, навес над кузницей и ручьи, особенно свежие, когда зеленеет лен…