Мантикора
Шрифт:
Поэтому я и не предполагал, что доля, которая достанется мне, сможет сильно изменить мою жизнь или избавит меня от всяких забот о хлебе насущном. Нет, я хотел узнать, как отец распорядился относительно меня в завещании, потому что понимал: это будет мерой того, как он меня оценивал. Как человека и как сына. Он явно полагал, что я могу распоряжаться деньгами, иначе не выдвигал бы меня на пост главы «Кастора». Но вот какой части его денег (а вы должны понять, что деньги были мерилом его представлений, его любви) я был, по его мнению, достоин?
Денизе была оставлена кругленькая сумма, но капитала она не получила, только немалый годовой доход пожизненно – или (это было очень похоже на отца) до тех пор, пока она остается его вдовой. Уверен, он думал, что таким образом защищает ее от охотников за приданым; но еще он не подпускал охотников за приданым к тому, что принадлежит или принадлежало ему.
Неплохая сумма была оставлена «моей дорогой дочери Каролине», и эти деньги переходили к ней немедленно и без каких-либо оговорок – потому что если бы Бисти в один прекрасный день подавился в своем клубе рыбной косточкой, а Каролина тут же вышла бы снова замуж, отец и глазом не моргнул бы.
Очень крупный капитал был завещан на основе доверительного управления «моим дорогим внукам, Каролине Элизабет и Бойду Стонтону Бастаблам и в равных долях per stirpes [12] любым законным детям моего сына Эдуарда Дэвида Стонтона со дня их рождения». Ну вот, теперь вы сами видите.
– Ваш отец был недоволен, что у вас нет детей?
– Именно так он и хотел быть понятым. Но разве вы не заметили, что я значился просто его сыном, тогда как все остальные – непременно с приставкой дорогой-любезный? Это исполнено глубокого смысла в документе, который отец тщательно готовил. Вернее было бы сказать, что он сердился на меня, поскольку я не хотел жениться и вообще не желал иметь никаких дел с женщинами.
12
Per stirpes (лат.) – «в порядке представления»: метод разделения наследства, согласно которому потомки скончавшегося наследника совместно получают причитавшуюся ему долю.
– Понимаю. А почему?
– О, это долгая и очень запутанная история.
– Да, обычно такие истории долгие и запутанные.
– Я не гомосексуалист, если у вас это на уме.
– У меня на уме не это. Если бы существовали простые и быстрые ответы, психиатрия не была бы столь трудным поприщем.
– Мой отец очень любил женщин.
– А вы любите женщин?
– Я очень высокого мнения о женщинах.
– Я спрашивала о другом.
– Мне вполне нравятся женщины.
– Вполне – для чего?
– Чтобы приятно проводить с ними время. У меня много знакомых женщин.
– А у вас есть женщины-друзья?
– Как вам сказать… В некотором роде. Обычно их не интересует то, о чем мне хочется говорить.
– Понимаю. А вы были влюблены?
– Влюблен? Ну конечно же.
– Сильно?
– Да.
– У вас были половые связи с женщинами?
– С женщиной.
– И когда в последний раз?
– Это было… постойте-ка… двадцать шестого декабря тысяча девятьсот сорок пятого года.
– Ответ, достойный адвоката. Но это же… почти двадцать три года назад. Сколько вам тогда было лет?
– Семнадцать.
– И это была та самая женщина, которую вы сильно любили?
– Нет-нет, конечно же нет!
– Это была проститутка?
– Конечно нет.
– Кажется, мы подходим к болезненной теме. Ваши ответы становятся краткими, формулировки нехарактерно скупы.
– По-моему, я отвечаю на все ваши вопросы.
– Да, но поток красноречия иссяк. И наш час, кстати, тоже истекает. Осталось время только сказать вам, что в следующий раз мы пойдем другим путем. Пока что мы, так сказать, только готовили почву. Я пыталась выяснить, что вы за человек, и, надеюсь, вы тоже хоть немного выясняли, что представляю собой я. Собственно анализ еще, можно сказать, и не начинался, потому что я говорила мало и на самом деле еще ничем не помогла вам. Если вы захотите, чтобы мы продолжали (а принять решение надо будет уже очень скоро), нам придется копнуть поглубже, и если все пойдет хорошо, мы вскроем следующий пласт, а продолжать в таком вот импровизационном духе больше не будем. Но прежде чем вы уйдете, скажите, как вам кажется, то, что отец не оставил вам по завещанию ничего, а только вашим детям, если они у вас будут, это было наказание? Это он на своем языке давал вам понять, что не любит вас?
– Да.
– А вам важно, любил он вас или нет?
– Неужели это нужно называть любовью?
– Слово-то ваше.
– Это чересчур эмоциональный термин. Мне было важно, считал ли он меня порядочным человеком, мужчиной… достоин ли я, по его мнению, быть его сыном.
– Разве это не любовь?
– В обществе теперь не принято говорить о любви между отцом и сыном. Ну то есть оценка сына отцом, на мужском языке… А весь этот разговор о любви между отцом и сыном отдает чем-то библейским.
– Человеческие отношения эволюционируют отнюдь не так резко, как считают многие. Оценка царем Давидом своего непокорного сына Авессалома тоже выражена мужским языком. Но я думаю, вы помните и плач Давида об Авессаломе, когда тот был убит.
– Меня называли Авессаломом прежде, и мне это сравнение не нравится.
– Хорошо. Нет нужды притягивать за уши исторические сравнения. А не думаете ли вы, что, работая над завещанием, отец имел в виду нечто большее, чем оставить за собой последнее слово в вашем споре?
– Почти во всем он был человеком очень прямым, но вот в личных отношениях мог действовать весьма изощренно. Он знал, что его завещание будут пристально изучать много людей и им станет известно: он возложил на меня обязанности, приличествующие юристу, но не оставил мне ничего, что подобает оставлять своему ребенку. Многие из этих людей к тому же в курсе, что когда-то он возлагал на меня большие надежды и назвал меня в честь тогдашнего своего героя – принца Уэльского, а значит, что-то не сложилось и он во мне разочаровался. Так вбивается клин между Каролиной и мной, и так у Денизы всегда найдется повод меня уязвить. С отцом у нас нередко случались натуральные скандалы по поводу женщин и моей женитьбы, но я ни разу не уступил и никогда не сказал, в чем дело. Но он знал, в чем дело. И вот он сказал в нашем споре свое последнее слово: делай мне назло, если смеешь, живи бесплодным евнухом, но не считай себя моим сыном. Вот что означало его завещание.
– А для вас это много значит – считать себя его сыном?
– Альтернатива меня не слишком прельщает.
– Что за альтернатива?
– Считать себя сыном Данстана Рамзи.
– Его друга детства? Того, который усмехался на похоронах?
– Да. Ходили такие слухи. И Нетти намекала… А Нетти вполне могла знать, о чем говорит.
– Понятно. Ну что ж, нам о многом нужно будет поговорить, когда мы встретимся на следующей неделе. А теперь я должна попросить вас уступить место следующему пациенту.