Маньяк
Шрифт:
— У меня, Иван Зурабович, тоже есть такой опыт. Знаете, в Штатах нет этого — еврей, азербайджанец, украинец, все это — «русские». Тем более — чеченцы. Правда, сейчас в Европе полиции уже икается от этого слова. Познакомились с «гостями». Но в Штатах их — единицы. Так вот, один из этих «тшешен», Бахсаев, оказался мужиком на диво ловким. Обычно-то они сперва стреляют, а потом начинают размышлять, но этот — просто уникум какой-то! Приехал в страну, и полгода не прошло, как обзавелся антикварным магазином. Не без того, конечно, — торговал и краденым, которое скупал на месте, а часть доставляли разными путями из Союза. Как говорится, рыбак рыбака, так и Бахсаев мгновенно окружил себя уголовниками. Сгорел же он по причине собственной жадности и наглости. Ехал Бахсаев не на пустое место, как большинство наших. Его и впустил-то госдеп только по причине наличия престарелой родственницы, бабушки, которая спустя два месяца скончалась при довольно странных обстоятельствах и весьма кстати оставила Бахсаеву приличный дом и небольшое состояние. Конечно, теперь, после экстренной кремации старушки, трудно искать доказательства... А дальше сей «тшешен» стал действовать довольно грубо. Было сработано фальшивое завещание местного жителя, предпринимателя и владельца поместья, жившего в прошлом веке, которое меняло волю покойного в пользу некоторых заинтересованных лиц, и подброшено в семейный склеп. Американские эксперты много смеялись. Сделано было с чисто «совковой» безалаберностью, вроде этого вашего нашумевшего «путча».
— Не стоит иронии, Майкл.
— А я ничего и не говорю. Слава Богу, что все это провалилось! Только попомните мое слово: настанет время, когда всю эту «хунту» еще и национальными героями объявят, спасителями отечества.
— Отцы нации, мудрые наставники?
— Само собой. Те самые, которых чтут больше, чем закон. Это и в чеченской традиции так.
— Ради Бога, Майкл! Откуда вы выкопали этот допотопный миф? Может, раньше и существовали твердые понятия о чести и достоинстве, врать не буду, я с Кавказа мальчишкой в Россию попал. Теперь это все только в легендах. Вроде той, что о двух друзьях-горцах, один из которых, находясь в доме друга, случайно прикоснулся к его возлюбленной. Дабы смыть позор с себя и с женщины, юноша выхватил кинжал и отрубил себе пальцы.
— Сумасшедшая романтика. Но сегодня все, видимо, по-другому. Нет, насчет чего-нибудь кому-нибудь отрубить — с этим у них порядок. Так что, судя по всему, хлопот у вас хватает...
Вести допросы в медицинских учреждениях капитан Тищенко терпеть не мог с самого начала своей розыскной деятельности. Но сегодня буквально рвался на допрос. Результатов ожидал весь райотдел. Активность уголовников росла день ото дня, и от отчаянной обороны они все более открыто переходили к нападению.
Среди пострадавших оказались известные люди. В этой роли Георгий Хутаев выступал впервые в жизни. В основном ему приходилось значиться обвиняемым, — правда, как правило, вина его оставалась недоказанной, — изредка свидетелем, смахивающим, опять-таки, на обвиняемого. «Но потерпевшим — никогда!»
Последние слова Хутаев повторил вслух, еще не окрепшим, но уже полным сожаления и ядовитой иронии голосом. О чем он сожалел — теряться в догадках не приходилось.
— Ну, даст Бог мне встретить этого гаденыша!.. Да нет, там было темно, и все произошло так быстро, что, боюсь, я его просто не узнаю, если увижу. Во всяком случае, без движения. А вот в деле... У него удар такой — странный, не резкий. И сказал бы — не сильный, но на себе почувствовал. А мне не привыкать держать удар. Благо, есть чем, — болезненно морщась, Хутаев напряг литое, обвитое тросами мышц плечо, белая простыня сползла с выпуклой мощной груди. — Поганец этот выскочил из машины и врубился в меня, как паровой молот. Как бадья с бетоном, сорвавшаяся с крана. Давно я так в голову не получал... По ребрам можно было и не добавлять. А ведь я был готов, не стоял, разиня рот. Сам подскочил к машине...
— Что за машина?
— Я уже говорил — «жигули», модель в темноте не разобрал — куда там! Ни номера, ни цвета, одно точно — темные. Еще и фары слепили... Вот и верь после этого, что прогулки перед сном полезны. Здоровье, понимаете ли, укрепляют... Врагам бы моим. Ну что еще? Я этих двоих издали заметил. Идут навстречу. Тут откуда-то сзади несется машина с выключенными фарами. Наскочила на них, врубила фары и пошла слепить. По-подлому. Я туда — понадеялся на свои мускулы. Тут он и вылетает, как сплошной кулак... Дальше я не здорово помню... Кого там и как машина эта зацепила...
В соседней палате поместили Лобекидзе. Получив тяжелые ушибы, майор все еще пребывал в шоковом состоянии и говорил с трудом, едва шевеля бескровными губами. К счастью, обошлось без переломов.
— Машину я видел... фары. Нет, ни цвета, ни модели. Сзади ведь. Я шел, встретился с Угловым... Беседовали... А как мне к нему относиться? Неважно, доказано его соучастие в том или в другом... Углов преступник — думаю, этого пояснять никому не надо. Но мы столкнулись с ним неожиданно, а поговорить было о чем. Тем более, он любезно соврал, что нам по пути. От стоянки идти десять минут. Хороший разговор пошел. В темноте навстречу — фигура, крупный парень. Только я Хутаева опознал, как — сзади фары, и все погасло. По-моему, я услышал удар раньше, чем что-то почувствовал...
Этот удар принял на себя Углов. С ним, после тяжелого сотрясения мозга, пока не работали. Сломанное ребро не помеха, важно, чтобы голова пришла в порядок. Но передышка оказалась короткой. Уже на следующий день Лобекидзе, вопреки всем врачебным предписаниям, покинул больничную койку и присутствовал на допросах вовсе не в качестве пострадавшего. Однако Углов не добавил ничего нового.
— Да кого я мог там видеть?.. Налетел этот, сбил... Слава Богу, не насмерть. Не знаю, на кого они охотились, только я на такие свидания больше не ходок. И вообще, считаете меня в чем-то виноватым — сажайте. И не надо на меня вешать всех собак. Только себе головы забиваете — фуфло потом все равно всплывет. Эх, чуть бы раньше — хлопнул бы я его по лобовому...
— Это затем ты и дубинку с собой прихватил?
— Ну а зачем еще? Не этого, так другого. Развелось мрази, честным блатным проходу не дают. И вы мышей не ловите.
— Да ты что, Углов? Неужто честные блатные в таком загоне? Ты, никак, помощи просить решился? Ну что ж, всегда рады толковому человеку пропуск в тихое местечко выписать. Дорожка известная — чистосердечное признание...
— И много он сообщил? — Фрейман старался устроиться поудобнее в кресле, поводя сутулыми плечами. — Судя по вашим словам, это совсем не новичок в преступном мире, и раскаяния ожидать не приходится. По-моему, слухи о закоренелых преступниках, без особых причин начинающих сотрудничать с правосудием, — это из серии «рассказов о пограничниках». Не удивлюсь, если окажется, что действительно имело место покушение, и скорее не на вас, а на самого Углова. Метили, очевидно, все-таки в него.
— Да, нелепо было бы погибнуть в разборке уголовников. Еще куда ни шло, когда знаешь, что висишь у них на хвосте, что достал, и они готовы на что угодно. Но сдохнуть попутно, за компанию, да еще и такую дрянную — увольте. Однако получается, что достал-таки. Двигаемся, значит, в верном направлении. Но что-то уж очень быстро они на меня вышли. Располагают информацией. Тут я пас — если это так, то лучше и не думать, на какие верхи у них есть выходы... Что ж, заповеди заповедями, а другую щеку я им подставлять не стану...
Павел Петрович давно привык большую часть времени проводить в уединении, в своем, как он, кокетничая, говаривал, «загородном сарайчике». О приусадебном гектаре и дворцовых габаритах бывшего генерального гнездовья Павел Петрович из скромности умалчивал. Кому надо — и так знали, что за этим стоит. К сожалению, не только те, кому надо. А в дополнительной рекламе «деловой народ» не нуждался. Любопытствующих моментально отшивали юные друзья босса, маячившие на участке с пневматическими пистолетами наготове. Удаленность дачи, расположенной в лесу, и моментально распространившаяся молва о нелюбви хозяина к непрошеным визитерам способствовали сохранению тишины. Дорога к генеральскому поместью вела неширокая, но асфальт был зеркально гладок, без единого ухаба или выбоины. Павел Петрович любил перемещаться быстро, но с комфортом.