Манящий запах жареной картошки
Шрифт:
— Сейчас иду, — ответила Вера и, вздохнув, отправилась в ванную.
Тетке она позвонила только на майские праздники. От нее она и узнала, что Ниночка и ее квартирант уехали в Ярославль. Он там устроился на более-менее выгодную работу. Ниночка при нем якобы в роли жены.
Февраль 2002 г.
ЖЕНИСЬ НА МНЕ
— Мне хочется поехать к тете Вале. Я соскучилась по бабушкиному дому.
— А деньги у тебя есть?
— Немного есть.
— Тогда поезжай. Жаль только, что пропустишь английский…
— Только одно занятие, мама! К понедельнику я вернусь!
— Поцелуй от меня Валю. Гостинцы я соберу. Да, будь осторожнее в электричке!
— Не беспокойся, ехать-то всего три часа!
Майское солнце в Далеком Поле резвилось в преддверии лета. Заливало теплом двухэтажные старые дома с покрашенными к прошедшей Пасхе рамами. Раскалились от его жара деревянные ступени крылечек. Буйствовали лютики по берегам заросшего травой неспешного ручья.
Маша шла легко по дощатому деревенскому тротуару, и розовые головки клевера касались концов ее шелковых брюк.
Да, этот светлый салатный оттенок ее брючного костюма был настоящей находкой для этого лета. Лиловая блузка да плетеная сумка сгодятся и для института, и «куда-нибудь еще». Маше было покойно, весело и привычно.
Яркий денек! Как не хочется уезжать! Она сняла солнцезащитные очки и внимательно посмотрела на клубную афишу. Опять, кроме боевиков, ничего!
— Девушка, — раздался сзади негромкий голос, — если вам случится выйти замуж не за меня, я просто умру от горя!
Маша с удивлением обернулась. На ее лице ясно читалось: «Ого! Сколько же ему лет?» Худощав, невысок. Глаза голубые, добрые. А на лбу заметные залысины и возле рта глубокие складки.
— Вы хотели пригласить меня в кино?
Он не ожидал, что она поддержит разговор. Оторопел. Видно, хотел просто безответственно похохмить в такую теплынь. Думал, что если ему полтинник, так она и разговаривать с ним не будет…
— Я хотел бы, конечно, как всякий имеющий глаза мужчина, пригласить вас в кино, на концерт, в казино или на вручение «Оскара», но здесь всего этого не предвидится. А боевик — дрянь, я его уже вчера посмотрел.
— Что ж, дрянь — значит, дрянь…
Почему же она не уходит? Что может найти в старом хрыче красивая девочка со стройной фигуркой, с изящной, гладко причесанной темной головкой?
— Просто не понимаю, почему за вами нет толпы поклонников с фотоаппаратами.
Она посмотрела прямо и без кокетства спросила:
— Вы живете в этом городе? — Голос — флейта.
— Нет, приехал на текстильную фабрику в командировку. А вы?
— А я погостить к тете. Разве еще есть люди, которые ездят в командировки в такую глушь, а не за границу?
Неглупа. Мила. Откуда же такое сокровище?
Улыбка доверия.
— Я из Москвы. Учусь на филфаке, в педагогическом.
— Я тоже.
Какой идиот! Хотел сказать, что тоже из Москвы, а получилось, что тоже с филфака. «В твои-то годы смущаться перед девчонкой, стыдись!»
Она засмеялась.
— Здесь хорошо, правда?
Еще полчаса назад здесь было омерзительно. Зарплату на фабрике платили простынями и полотенцами, а последние месяцы не платили вообще. Половина станков устарела, другая половина простаивала без сырья. Детский сад закрыли, на складе протекла крыша. Директор утратил всякое чувство реальности и, как заклинатель змей, лишь повторял одно и то же:
— Вы — головное предприятие, вы за все и будете отвечать!
Какого черта он согласился сюда приехать? Решили заткнуть им эту дыру. А он, между прочим, отвечал за внедрение в производство новых технологий. Как можно внедрить новые технологии в убыточное производство без идей, без денег, без рекламы, он понять был не в силах. Поездка изначально должна была оказаться провальной, но все-таки он не думал, что она будет такой тяжелой. И вот теперь, в продолжение всех злоключений, он стоит в мятых брюках посреди цветущего клевера перед незнакомой девочкой со все понимающим взглядом и чувствует себя совершенно полным идиотом.
— Ну правда же здесь хорошо?
— Здесь восхитительно!
Они дошли до реки и долго стояли на мостике, глядя вниз на быстро текущую воду. У него от волнения замерзли руки в такую жару, и он грел их о раскаленные солнцем деревянные перила. А по берегам реки жужжали пчелы над белыми дурманящими зонтиками растений. Они стояли на середине моста, смотрели друг на друга и хохотали как помешанные. Над чем? Он, сколько ни вспоминал потом, не мог вспомнить.
— Как вас зовут?
— Григорий.
— А я — Мария.
Назад в Москву они возвращались вместе.
Маша… Машенька…
Как любил я гладить твою темноволосую головку! Целовать осторожно твои брови, и веки, и кончик носа. Как умилялся я хрупкости твоих черт и овалу лица!
Толстая тетка из бухгалтерии встретила нас на автобусной остановке со всем пылом напускной доброжелательности:
— Как дочка-то ваша выросла, Григорий Алексеевич, дорогой! Как время бежит! Должно быть, невеста! Ну просто копия — жена ваша в молодости!
— Первая жена или вторая? — тупо полюбопытствовал я.
Маша заливалась как колокольчик:
— Как, скажи мне, могу я быть похожа на твою жену, на первую или на вторую, если они у тебя обе голубоглазые знойные блондинки?
— Маша, Машенька, я выгляжу как старик!
— Я люблю тебя!
— Не смеши! Как получилось, что у тебя, умницы и красавицы, нет приличного ухажера? У моего лягушонка, Ляльки, парней целый класс, а ведь ей только пятнадцать!
— Как нет приличного ухажера? А ты?