Маракотова бездна (илл. С. Меньшикова)

Дойл Артур Конан

— Говоря по правде, население показалось мне более оживленным и общительным, чем когда-либо раньше. Носильщик принялся рассказывать мне одну забавную историю. В ваших краях этого со мною еще не случалось.

— Больше ничего?

— Нет, сэр, больше ничего.

— Ну, ладно! Когда отбыли вы с вокзала Виктории?

Американец улыбнулся.

— Я приехал вас интервьюировать, господин профессор, а вы, кажется, собираетесь подвергнуть допросу меня?

— Да, меня, знаете ли, кое-что интересует. Помните вы еще, в каком это было часу?

— Конечно. Это было в половине первого.

— Когда вы приехали сюда?

— В четверть третьего.

— Вы сели в дрожки?

— Да.

— Как вы полагаете, сколько миль отсюда до вокзала?

— Я думаю — мили две.

— А сколько времени отнял у вас этот

путь?

— Эта кляча везла меня, должно быть, полчаса.

— Следовательно, теперь три часа дня?

— Приблизительно.

— Поглядите-ка на свои часы!

Американец послушался и озадаченно вытаращил на нас глаза.

— Что вы на это скажете? — воскликнул он. — Часы ушли вперед. Лошадь, невидимому, побила все рекорды. Солнце опустилось уже довольно низко, как я вижу. Что-то тут не ладно, но я не знаю что.

— Не припоминается ли вам нечто необычайное, случившееся с вами по дороге сюда?

— Помню только, что по дороге нашла на меня какая-то сонливость. Теперь вспоминаю также, что хотел сказать что-то кучеру, но не мог его заставить понять меня. Думаю, что в этом виноват был зной. На минуту я почувствовал сильное головокружение. Это все.

— То же было и со всем человечеством, — сказал Челленджер, обращаясь ко мне. — Все чувствовали минутное головокружение, но никто еще не догадывается о том, что с ним произошло. Каждый будет продолжать прерванную работу, как Остин взялся снова за свой резиновый шланг и как игроки в гольф вернулись к своей игре. Ваш редактор, Мелоун, опять примется за выпуск своей газеты и очень будет удивлен, что недостает дневного выпуска. Да, юноша, — обратился он в неожиданном приливе хорошего настроения к американскому репортеру, — вам, пожалуй, небезынтересно будет узнать, что мир в целости и невредимости прошел через ядовитую зону, которая, подобно гольфстриму, пронизывает эфирный океан. Вам полезно будет также освоиться с тою мыслью, что у нас сегодня не пятница, двадцать седьмого августа, а суббота, двадцать восьмого, и что вы ровно двадцать восемь часов провели в бессознательном состоянии, сидя в дрожках на Ротерфилдском холме.

«И как раз на этом, — как сказал бы мой американский коллега, — я хочу закончить свой рассказ. Как читатель несомненно заметит, он представляет собою всего лишь более подробное и обстоятельное повторение отчета, который единогласно признается величайшей газетной сенсацией всех времен и разошелся не меньше чем в трех с половиною миллионах экземпляров. В моей комнате красуется в рамке на стене следующий великолепный заголовок:

МИР ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЧАСОВ В ЛЕТАРГИИ

НЕБЫВАЛОЕ СОБЫТИЕ

ЧЕЛЛЕНДЖЕР ОКАЗАЛСЯ ПРАВ

НАШ КОРРЕСПОНДЕНТ ИЗБЕЖАЛ ОПАСНОСТИ

ЗАХВАТЫВАЮЩИЙ ДОКЛАД

КИСЛОРОДНАЯ КОМНАТА

СТРАШНАЯ АВТОМОБИЛЬНАЯ ПОЕЗДКА

МЕРТВЫЙ ЛОНДОН

ДЕНЬ, ВЫПАВШИЙ ИЗ КАЛЕНДАРЯ

ПОЖАРЫ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЖЕРТВЫ

ВОЗМОЖНО ЛИ ПОВТОРЕНИЕ?

За этим роскошным заголовком следует доклад на девяти с половиною столбцах, представляющий собою единственное и последнее описание катастрофы, постигшей планету, насколько мог ее охватить один наблюдатель в течение одного бесконечного дня. Саммерли и Челленджер описали этот процесс в чисто научном журнале, между тем как мне на долю выпало составление популярного очерка. Могу теперь сказать: «Ныне отпущаеши!» Чего же ждать еще журналисту после таких лавров?

Но я не хотел бы закончить свое повествование сенсационными заголовками и бахвальством. Позвольте мне лучше привести звучные фразы, которыми наша самая большая газета заключила свою великолепную передовую статью на эту тему — статью, которую следует запомнить каждому мыслящему человеку:

«Общеизвестною истиной, — говорит «Таймс», — является полная беспомощность человека перед лицом бесконечных скрытых сил природы, окружающих его. Пророки древности и философы нашего времени обращались к нам часто

с этим напоминанием и предостережением. Но истина эта, подобно всем часто повторяемым аксиомам, с течением времени утратила свою свежесть и принудительную власть. Понадобился урок, действительный опыт, чтобы снова привести нам ее на память. Из этого несомненно спасительного, но страшного испытания мы вышли с душою, еще не оправившейся от внезапного удара, но просветленной сознанием ограниченности и недостаточности наших сил. Мир заплатил страшной ценою за этот урок. Мы еще не знаем всех размеров бедствия, но одно уже полное уничтожение огнем Нью-Йорка, Орлеана и Брайтона принадлежит к ужаснейшим трагедиям человеческого рода. Только по получении полных сведений о железнодорожных и морских катастрофах можно будет обозреть все последствия этого события. Впрочем, есть доказательства, что в большинстве случаев машинисты успевали останавливать поезда и судовые машины, прежде чем сами впадали в каталепсию. Не убыль в человеческих жизнях и материальных ценностях, как бы ни была она значительна сама по себе, должна прежде всего занимать теперь наши умы. В потоке времен это все позабудется. Но навеки должно запечатлеться в наших сердцах сознание неограниченных возможностей во вселенной, разрушившее наше невежественное самодовольство и открывшее нам глаза на наше материальное существование, как на бесконечную узкую тропу, с обеих сторон ограниченную глубокими провалами. Зрелость и торжество человеческой мысли — эта черта нового нашего душевного состояния — пусть послужит основным устоем, на котором более серьезное поколение воздвигнет достойный храм природе!»

КОГДА ЗЕМЛЯ ВСКРИКНУЛА

Я довольно смутно вспоминаю, что мой друг Эдуард Мелоун, сотрудник «Газетт», говорил мне что-то о профессоре Челленджере, с которым он пережил замечательные приключения. Однако я настолько занят своими профессиональными делами, и моя фирма была настолько завалена заказами, что я очень мало следил за всем, что творится на свете, за всем, выходящим за пределы узкопрофессиональных интересов. Единственно, что удержалось у меня в памяти, это что Челленджер представлялся мне каким-то диким гением, обладающим жестоким, нестерпимым характером.

Поэтому я был очень удивлен, получив от него деловое письмо следующего содержания:

14-бис, Энмор-Гарденс.

Кенсингтон.

Сэр!

У меня явилась надобность воспользоваться услугами специалиста по артезианскому бурению. Не буду скрывать от вас, что мое мнение о специалистах вообще невысокое, и обычно я обнаруживал, что человек с хорошо развитыми мозгами, как я например, может шире и глубже вникать в дело, чем другой, избравший узкую специальность (что, увы, очень часто называется профессией) и поэтому имеющий весьма ограниченный кругозор. Тем не менее я склонен попробовать иметь с вами дело. Просматривая список авторитетных специалистов по артезианскому бурению, я заметил некоторую странность — чуть не написал нелепость. Выше имя привлекло мое внимание, и по наведенным справкам обнаружилось, сто мой молодой друг, м-р Эдуард Мелоун, знаком с вами.

Поэтому я пишу вам и заявляю, что буду рад побеседовать с вами, и если вы удовлетворите моим требованиям — а они не маленькие, — я буду склонен передать в ваши руки чрезвычайно важное дело. В настоящее время большего сказать не могу, потому что дело носит совершенно секретный характер и сообщить о нем можно только в устной форме. Поэтому прошу вас немедленно оставить все дела, если у вас таковые имеются, и прийти по вышеуказанному адресу в следующую пятницу в 10.30 утра. У дверей вы найдете скребок для очистки грязи с подметок и цыновку ибо миссис Челленджер кралюбит опрятность.