Марбург

Есин Сергей Николаевич

По моему лицу она всё поняла. Серафима умная женщина и, как сама призналась, прочла все мои книги. Ничего я, сидя в любом другом, самом распрекрасном месте, не напишу. Мой репортаж – это всегда из кухни, от

очага. Ох, как занятно выглядело это предложение! Но жизнь никогда не начинают сызнова. Прошлое для некоторых людей имеет большую ценность, чем жизнь. Я принадлежу к их числу. Я люблю свою обветшалую квартиру, рассказы Саломеи о её выступлениях в Осло, Будапеште и Метрополитен-опера, каждый из них я слышал раз по двадцать; я люблю ее жалобы на свое самочувствие, которое и не может быть иным, как очень плохим; я люблю свою собаку Розу, которая, как только я уехал, по преимуществу лежит на коврике у порога – ждет; я люблю свою проворовавшуюся Москву, с её сумасшедшей Думой, с милиционерами-оборотнями и министрами-оборотнями, я еще не всё знаю о Пастернаке – вот был фрукт, и о Ломоносове – тоже, как и любой гений, со всячинкой. Я хочу в Москву, я хочу закончить роман, который пишу и хочу быть обруганным за него моими недругами и завистниками, которых я тоже люблю. Прощай, философия, прощай Серафима, прощай, Германия!

– Нет.

Мы прощались на том же месте, где совсем недавно смотрели на облака. Какие-то подробности я не узнал, но ни жизнь, ни роман не требуют полного досье. Досье на каждого хранится в двух экземплярах: одно у Бога с Его вечной и неиссякаемой милостью, а другое – в очень важном ведомстве нашего президента-германиста, которым сейчас руководит господин Патрушев. Боюсь, отдёльные страницы в них не совпадают.

Я почти поднял Серафиму о кресла, когда обнимал. Плечо было хрупким и лёгким. Запаха водочки я от неё не почувствовал, потому что сам был не тверёз, но духи у нее были терпкие и, видимо, дорогие. Это был новый для меня запах. Прощай, Серафима. Может быть, навсегда. Но жизнь совершает такие зигзаги, лучше не говорить «никогда».

Огромный лимузин, прижимаясь к булыжной мостовой, пересёк площадь и мягко, как зверь, исчез за ратушей. В «Короне» кельнер уже закрывал дверь. Мне надо было спуститься с холма, со скалы, пересечь старый ботанический сад, своим ключом открыть пряничный домик гостиницы и лечь спать. Я уже прикинул, что еще позвоню во Франкфурт. Предстарость – чудное время: отказать в один день сразу двум женщинам!