Мариша Огонькова
Шрифт:
— Одень пенек, будет как ясный денек. Шифон. У меня До войны такое было.
Маришу не обрадовало сравнение с пеньком, но обижаться всерьез у нее оснований не было.
Через некоторое время она снова отважилась пойти на Большую Полянку. Ей очень хотелось чем-нибудь услужить Валентине Михайловне, а заодно и той старушке, ее соседке, которая, судя по всему, тоже была человеком одиноким.
На негромкий Маришин звонок теперь дверь открыла сама Селиванова. Лицо у нее было напудрено, ярко накрашены губы. Одета она была в синий шерстяной костюм с высокими плечами
— Заходи, заходи, Огонек. Но у меня всего полчаса: я ухожу в театр.
Макар суетился и скулил, чувствуя, что сегодня вечером он останется один. Лакированные туфли хозяйки вызывали у него активный протест, он пробовал царапать их лапой.
— Если хочешь, можешь у меня переночевать, — сказала Селиванова. — К двенадцати я вернусь. Посиди с Екатериной Серапионовной. Неплохая старуха.
Мариша решила остаться. Екатерина Серапионовна напоила ее чаем. Чашечки, из которых они пили, были страшно тонюсенькие, весили не больше кленового листа. Этих чашечек у Екатерины Серапионовны осталось всего несколько, но она не пожалела их подать. Значит, посчитала Маришу достойной гостьей.
— Книжек у вас сколько, — сказала Мариша, — вот бы почитать!
— Пожалуйста. Что вы любите?
Мариша должна была признаться, что читала совсем мало. Некогда, да и где в деревне книжки возьмешь? Старушка была очень удивлена.
— Разве у вас там не было библиотеки?
— В районе только. Я раз зашла…
— Ну и что же?
— Дали мне книжечку… Стала читать, да что-то не поняла.
Екатерина Серапионовна была тронута Маришиной искренностью.
— Я найду для вас что-нибудь подходящее, — обещала она.
Так странно, непривычно было Марише слышать, что кто-то обращается к ней на «вы». Тем более такая культурная старушка в золотых очках с черным шнурочком.
— А вы сами тоже книжки пишете? — рискнула спросить она у Екатерины Серапионовны.
— Ну что вы! Для этого нужен талант. А я просто записываю… В жизни было много событий, встреч. Возможно, это даже кому-то и будет интересно.
Селиванова вернулась в первом часу ночи. Бросила на стол измятую театральную программку, на которой Мариша разобрала: «Стакан воды». Устало стащила с ног лакированные туфли, швырнула на спинку стула синий жакет с шелковой ромашкой в петлице.
Мариша решила, что Валентине Михайловне не понравился спектакль, поэтому она и не в духе. Но Селиванова сказала какую-то странную фразу:
— Боже, какие бывают кретины!.. Ну просто ничего не доходит!
Тогда Мариша догадалась, что Селиванова была в театре не одна. И как бы в подтверждение этого в затихшей квартире резко зазвонил телефон. Селиванова вышла в коридор и взяла трубку.
— Конечно, уже дома, — сказала она. — Вы что, думали, я на улице ночевать буду?
Вернулась в комнату, погасила свет и начала раздеваться.
— Поразительная заботливость! — вдруг бросила она то ли Марише, то ли самой себе. — Лучше бы такси поймал.
Очень скоро Мариша заметила, что ее прихода на Большой Полянке ждут. Поэтому каждое
— Сколько у нас в деревне моркови! — сказала Мариша. — А ни одна собака есть не будет.
Так началась первая московская зима, которая ни в чем не разочаровала Маришу: она устроилась на работу, получила московскую прописку, разыскала Валентину Михайловну и познакомилась с Екатериной Серапионовной. Тут, на Большой Полянке, к ней стали относиться как к своему человеку, ничего от нее не скрывали: ни пристрастий, ни слабостей, ни странностей. Мариша не могла не заметить главное: обе ее новые приятельницы очень мало занимались делами сугубо житейскими и обе не терпели праздности. Старушка с завидным прилежанием что-то писала и переписывала, посещала какие-то собрания и вела общественную работу в домоуправлении, а Селиванова даже в воскресенье с утра садилась у телефона и начинала обзванивать медицинские учреждения: кого-то куда-то надо было перевести, кого-то срочно оперировать, срочно достать какие-то лекарства.
— Что же вам совсем покою нет. Валентина Михайловна? — вздохнула как-то Мариша. — Чаю попить не, можете.
— Да, — согласилась та, — надо было идти в стоматологи.
Чаю она все-таки выпила, потом заглянула в комнату к соседке.
— А вы почему дома? Ведь на Новодевичьем открывают какой-то мемориал.
Старушка спохватилась, надела шляпу и поспешно удалилась. По Москве она всегда ходила пешком, не любила ни троллейбусов, ни автобусов.
— Примечательная все-таки старуха, — сказала Селиванова. — Единственный сын погиб на фронте, муж скоропостижно умер, — другая бы духом пала. А эта, как видишь, бегает…
Мариша видела, что отношения между Валентиной Михайловной и ее соседкой очень хорошие, что стоит Екатерине Серапионовне занемочь, Селиванова тут как тут. А ведь они даже не дальние родственники, а люди, которых судьба совершенно случайно свела в одной квартире.
Марише шел двадцать третий год, но она была дитя трудных лет и осталась некрупной, на вид почти девчонкой. Это преимущество давало ей возможность утаить годика два-три. И если по деревенским понятиям она была уже «старуха», то здесь, в Москве, ей эта кличка не угрожала.
— Скажите, а почему бы вам не выйти замуж? — как-то спросила ее Екатерина Серапионовна.
Мариша сперва покраснела, потом побелела и ответила тихо:
— Как же выйдешь-то?.. Я ведь тут мало еще кого знаю.
В мае по случаю дня рождения Мариши Екатерина Серапионовна повела ее в филиал Большого театра на «Царскую невесту». Предварительно она разъяснила, кто такой был Иван Грозный, кто такие опричники, как деспотизм царя крушил человеческие судьбы.
— Тем не менее это был великий преобразователь, — добавила Екатерина Серапионовна. — Этого не надо забывать.