Мария-Антуанетта. С трона на эшафот
Шрифт:
Матушке порекомендовали пригласить к себе это семейство, чтобы они устроили концерт. Она так и сделала, но на первом концерте я не была. Туда позвали только старших детей, мы с Шарлоттой остались в музыкальном классе заниматься своими делами. Как же было обидно слышать, что маленький Вольфганг действительно изумительно играл, импровизировал, а в заключение даже прыгнул на колени к матушке и поцеловал ее в щеку!
Мы с Шарлоттой переглянулись: он сделал то, что если и позволялось, то только в детстве и маленькой Мими. Кому еще из детей такое могло прийти в голову? Я уже почти ненавидела этого Моцарта. Наверное, матушка выгнала маленького нахала, запретив появляться на глаза? Шарлотта думала
Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что не только не выгнала, но и пригласила еще раз выступить перед королевской семьей, включая теперь и нас. Наши учителя музыки – мсье Глюк, Вагензайль, мадам Марианна и Сесилия Дэвис, да все восхищались чудо-ребенком. Только мой учитель игры на арфе, Йозеф Гиннер, грустно вздохнул:
– Одно плохо – детство так быстро кончается…
– Что тут плохого, он станет взрослее и будет играть еще лучше!
– Ах, мадам, он станет взрослее и перестанет быть чудо-ребенком. Если его отец не позволит мальчику сочинять свою музыку, то к нему быстро потеряют интерес.
– А если позволит? – я спросила скорее из любопытства, чем из желания действительно подумать о судьбе гениального мальчика.
– Если позволит, то мир получит самого гениального композитора на все времена.
– Почему?
– То, что рождается в голове или скорее душе этого пока маленького человечка, идет от Бога и им же напевается. Пальцами маленького Моцарта озвучивается музыка Господа.
Йозеф Гиннер говорил столь торжественно и патетически, что нам до невозможности захотелось своими глазами посмотреть и своими ушами услышать мальчика, «поцелованного Господом». Идя нам навстречу, матушка и пригласила талантливых детей во второй раз, хотя я подозревала, что и в воспитательных целях тоже.
Нам демонстрировали, какими талантами обладают дети уже в моем возрасте. Я с обидой подумала, что если бы решила стать музыкантшей, как эта девочка Анна Моцарт, то вряд ли матушка была бы рада. Почему-то чужим детям позволительно то, что никогда не позволят нам. Для нас, особенно младших, был один закон: повиноваться! Прежде всего родительской, а значит, матушкиной воле.
Если честно, то я почти недолюбливала маленьких Моцартов, потому что им разрешено то, чего ни за что не позволят нам с Шарлоттой. Но, увидев двоих детей, за каждым даже не шагом, а движением которых бдительно наблюдал отец, вдруг поняла, что им еще тяжелее, чем нам. А потом меня так увлекла игра маленького мальчика, который, казалось, жил музыкой, рождавшейся под его пальцами… Я видела, что ему хочется играть свое, то, что рвалось наружу изнутри, а заставляли исполнять разные произведения, привычные слуху матушки и отца.
Я всегда очень любила музыку, но играла лучше на арфе, и все же легкость, с которой пальцы Вольфганга порхали по клавишам, потрясла. Матушка, видно, заметила произведенное на меня впечатление и пригласила талантливого мальчика поиграть лично для меня. В ответ на мой потрясенно-благодарный взгляд императрица даже рассмеялась, обернувшись к отцу:
– Видите, как немного нужно, чтобы сделать счастливой нашу дочь. Всего лишь попросить талантливого ребенка поиграть на клавесине.
Но мне было все равно. Через день мы с Шарлоттой слушали в исполнении талантливых детей Леопольда Моцарта одно произведение за другим. Я забыла свою зависть и недовольство Вольфгангом за то, что он позволил вольность по отношению к моей матери, казалось, такому мальчику можно простить все. Матушка права, что простила.
– Иосиф такой важный, как будто он уже император! – Шарлотта презрительно сморщилась. – Фи… Вон, смотри, идет. Сейчас придется его приветствовать не как брата, а как государственную персону.
Конечно, мы с Шарлоттой как самые младшие для взрослого Иосифа – мелочь, не достойная его августейшего внимания. Две девчонки, ничего особенного из себя не представляющие, последние дочери огромного семейства. Перед нами столько сестер, что, когда дойдет дело до нашего замужества, приличных женихов в Европе просто не останется! Если честно, то нас с Шарлоттой пока мало беспокоили вопросы будущего замужества. Куда важнее увильнуть от нудных занятий и вволю порезвиться со своими собаками, покататься на санях, потанцевать…
Иосиф приближался действительно важно, он на четырнадцать с половиной лет старше меня и на одиннадцать – Шарлотты. Ему уже девятнадцатый год, и он собирался жениться. Хотя «собирался» – громко сказано, точнее, его собирались женить на Изабелле Пармской. Недавно мы с Шарлоттой услышали, как он говорил Кауницу, что боится женитьбы куда больше, чем серьезного сражения. Я хихикнула: ну чего бояться женитьбы, разве только если родится вот так много детей, как у наших родителей, и за всеми будет нужен пригляд? Но нам с сестрой такие страдания и опасения были недоступны. Казалось, чего проще – заведи себе достаточное количество гувернеров и гувернанток и строго спрашивай с них и с детей. Я заявила, что глупый Иосиф, наверное, боится, что жена не даст ему править, а будет делать это сама, как делает наша матушка. Шарлотта усомнилась, мол, матушка получила правление по наследству от дедушки, а Иосиф получит свою страну сам. Но мы долго не размышляли над этим вопросом, куда интересней возиться со щенками, чем со старшим братом, страшным воображалой и занудой.
Вообще, в нашей семье старшие и младшие дети жили словно отдельно, вернее, делились на три части. Старшими были Мария-Анна, Иосиф, Мария-Кристина, которую мы звали Мими и страшно не любили, и Элизабет. Амалия держалась чуть особняком, хотя по возрасту подходила этим старшим. К ней все время пытались примкнуть Иоганна и Йозефа. А я дружила с Каролиной, которую в семье звали Шарлоттой. И нам двоим было совершенно все равно, боится ли Иосиф жениться и за кого выдадут замуж красавицу Элизабет. Правда, мы дружно ненавидели Мими, но не мы одни, в семье не было человека, кто бы ее любил. Кроме матери, для которой Кристина была лучшей, она и еще дорогой Иосиф. Мими не любили из-за доносительства, стоило ей узнать или услышать что-то, и сестрица спешила сообщить матери на ушко. Шарлотта очень жалела, что мы не мальчики и не можем просто побить Кристину!
Но Иосиф приближался в окружении нескольких приятелей, и нам вовсе не хотелось, чтобы он поставил нас в положение бедных приживалок, вымаливающих внимание богатого дядюшки. В конце концов, его ли заслуга и наша ли вина в том, что он старший, а мы младшие? Разве это по-братски? Но деться было некуда и пришлось подхватить пальчиками юбки, чтобы присесть в реверансе.
У брата явно было настроение показать свою значимость по сравнению с нашей никчемностью, он повыше вскинул голову и уже на подходе стал смотреть на нас свысока. Мы уже ожидали насмешек его спутников, как вдруг я схитрила. Приседая в реверансе, чуть скосила глаза за спину Иосифа и довольно громко прошептала Шарлотте:
– Матушка!
Единственный человек, при котором братец, да и Мими тоже не могли себе позволить задирать носы, была императрица, ее даже старшие дети боялись, как огня.
Иосиф заметно дернулся и поспешил мимо нас, не обращая внимания на недостаточную глубину реверанса и прочие упущения в поведении.
Когда у них уже были видны спины, Шарлотта удивленно спросила:
– Где матушка?
– Не знаю, наверное, у себя в кабинете.
– А зачем же ты сказала?
– А тебе очень хотелось выслушивать замечания?